Христославы - Николай Лейкин

Родоносовъ, чтобы ободрить ихъ, сталъ подтягивать христославамъ самъ, но его ребятишки упорно молчали.

— Эка дурья порода! — выбранился онъ на своихъ дѣтей и, когда христославы кончили пѣть, спросилъ Никитку:

— Чьи вы?

— Я прачкинъ сынъ, а онъ слесаревъ сынъ. Съ здѣшняго двора. Маменька моя Матрена. Она стирала у васъ.

— Матрена? Ахъ, да, да… Помню… — подхватила Родоносова.

— Звѣзду-то сами клеили? — допытывался Родоносовъ.

— Сами.

— Молодцы! Вотъ, ребятишки, у кого учитесь. Видите, звѣзду себѣ склеили, — обратился Родоносовъ къ своимъ дѣтямъ. — А вы умѣете только ломать все, да въ носу у себя ковырять. Въ школѣ учитесь, что-ли? — спросилъ онъ христославовъ.

— Въ городской школѣ.

— Ну молодцы… Варвара Митревна! Дай-ка имъ гостинцевъ съ елки…

Жена купца подошла къ елкѣ и стала снимать съ нея гостинцы. Никитка тотчасъ-же сообразилъ, что ихъ хотятъ отблагодарить на христославленье одними гостинцами, и сказалъ Родолосову:

— Намъ, господинъ купецъ, лучше денегъ дайте, потому мы салазки сбираемся купить, чтобы кататься.

— Дамъ и денегъ, а это само собой. Ну, вотъ вамъ по двугривенному, а хозяйка гостинцевъ дастъ! Хотите чаю?

— Пожалуй… — сказалъ Давыдка, переглянувшись съ Никиткой.

— Только поскорѣе, — отвѣчалъ тотъ, — Деньги заработывать надо.

— Вишь ты, какой торговый человѣкъ, — подмигнулъ ему Родоносвъ. — Въ лавку, что-ли, поступишь, когда въ школѣ обучишься?

— Куда мамка отдастъ, туда и поступлю. Мамка ладить меня въ портные, къ своему куму.

Отъ купца христославы уходили веселые. Никитка подпрыгивалъ, сходя съ лѣстницы, и говорилъ Давыдкѣ:

— По двугривенному далъ… Добрый… Еще-бы въ трехъ мѣстахъ по двугривенному получить, такъ я себѣ салазки-то съ желѣзными тормазами купилъ-бы…

— А сколько у васъ теперь денегъ? — спросилъ Дашыдка.

— Да должно бытъ больше восьми гривенъ.

— Ты не говори моей мамкѣ, сколько на мою долю очистится, а то она у меня отниметъ половину. Я скажу, что только тридцать копѣекъ.

— Ну вотъ… я и своей-то матери не скажу, сколько.

Послѣ купца, однако, сборы были плохи и по двугривенному уже никто больше не давалъ. У повивальной бабки, проживавшей на томъ-же дворѣ, куда христославы пришли уже съ догорѣвшимъ и погасшимъ огаркомъ, дали гривенникъ, сапожникъ далъ пятачокъ, докторъ, къ которому ходили тоже, только выглянулъ въ кухню и выслалъ пятіалтынный, отъ актрисы просто на просто горничная выгнала ихъ вонъ, да еще выбранила пострѣлятами и охальниками, зачѣмъ смѣютъ звониться и барыню будятъ.

Больше идти было некуда, На дворѣ уже разсвѣло. Никитка сталъ считать собранныя деньги. Оказалось рубль двадцать двѣ копѣйки.

— По шестьдесятъ одной копѣйкѣ, стало-быть, на брата? — сообразилъ Давыдка.

— Да, но я тебѣ шестьдесятъ одну копѣйку не дамъ, — отвѣчалъ Никитка.

— Это еще отчего? Не имѣешь права! — воскликнулъ Давыдка и на глазахъ его блеснули слезы.

— Нѣтъ, имѣю. Гривенникъ я долженъ Кузьмичу писарю за звѣзду отдать, за то, что онъ мнѣ звѣзду помогъ смастерить, я ему гривенникъ на стаканчикъ обѣщалъ.

— Такъ это твое дѣло.

— Какъ мое? Вѣдь и ты со звѣздой ходилъ? Вишь, какой вострый! Вотъ тебѣ полтину и будетъ съ тебя. На, получай.

— Ахъ, ты, подлецъ, подлецъ!

— А! Ругаешься! Такъ я-же еще за цвѣтную бумагу и за клей, и за огарокъ возьму. Съ пустыми руками ты со мной пошелъ и ругаться смѣешь! Гривенникъ еще беру. Довольно тебѣ и сорока копѣекъ.

Никитка положилъ на ступеньку каменной лѣстницы, на которой они считали деньги, сорокъ копѣекъ для Давыдки и, схвативъ звѣзду, побѣжалъ. Давыдка бросился за нимъ, нагналъ и схватилъ за звѣзду.

— Звѣзду, коли такъ, сломаю. Отдай гривенникъ! — кричалъ онъ.

— Не отдамъ. Пошелъ прочь!

Никитка размахнулся и ударилъ Давыдку кулакомъ въ ухо. Давыдка не остался въ долгу и, сшибивъ съ нею шапку, вцѣпился въ его волосы. Началась свалка. Оба мальчика упали на звѣзду и дрались лежа. Подбѣжавшій дворникъ растащилъ ихъ. Оба христослава ревѣли. У Давыдки была разсѣчена губа. Никитка поднялъ звѣзду — звѣзда была помята, разорвана. Воротъ у новой рубашки Никитки былъ также разорванъ, на щекѣ виднѣлась царапина. Его мать Матрена, видѣвшая драку изъ окна, выбѣжала на дворъ съ вѣникомъ, хлестнула вѣникомъ Никитку по затылку, хлестнула Давыдку и крикнула Никиткѣ:

— Иди, мерзавецъ, домой, иди! Вотъ я сейчасъ попрошу кума Захарыча, чтобъ онъ тебѣ здоровую баню для праздника Христова задалъ.

Никитка, плача, сталъ опускаться въ подвалъ.

1908