Русская поэзия XVIII века - Сборник

Вырастает интерес к «средним» и «низким» жанрам. Почти все поэты пишут басни, появляется множество сказок, былей. В литературу хлынула обычная жизнь, хотя зачастую лишь в комическом освещении. Например, И. Хемницер находит, что мир – царство глупости, что он устроен не по законам разума, и потому в его басне никто не учит, не перевоспитывает общество – ни басенные персонажи, ни рассказчик, за которым стоит сам автор.

В пору, когда авторитет идеологии Просвещения еще высок, а классицизм переживает кризис, появляется новое литературное направление – сентиментализм, представленный такими именами, как М. Херасков, М. Муравьев, Н. Карамзин, И. Дмитриев, Ю. Нелединский-Мелецкий и др. Первоначально сентиментализм тесно связан с классицизмом, он наследует его темы, мотивы и образы.

Полагая, что только сострадательность делает людей близкими друг другу, соединяет их, писатели-сентименталисты возвышают интимные чувства.

В отличие от классицистов, сентименталисты считают, что человек по природе, по своему «естеству» добр, поэтому его душевные движения изначально просты, искренни, наивно-благородны, лишены ненависти и жестокости; на основе врожденной добродетели пролагаются пути от сердца к сердцу, складываются общественные и социальные инстинкты, лежащие в фундаменте гражданства и объединения людей в общее целое; все положительное имеет своим источником природное, все отрицательное – искажение природного. Отсюда следовало, что общественное и государственное устройство способно либо содействовать торжеству «природного» (добродетельного) в человеке, либо подавлять исконные побуждения человеческой натуры.

Сосредоточив внимание на природной чувствительности и добрых социальных задатках человека, сентименталисты увидели в них залог идеального общественного бытия и гражданских добродетелей. Любовь к отечеству, утверждали они, проистекает из любви к человеку. Доброго гражданина образуют, по словам Руссо, «добрый сын, добрый муж, добрый отец». Старые мысли о воспитании человека наполнились в поэзии сентименталистов новым содержанием. Они заговорили о воспитании души, нравственном самоусовершенствовании.

Таким образом, сентименталисты исходили из иных теоретических предпосылок по сравнению с классицистами. Но их представление о природе человека было не менее умозрительным, иллюзорным и отвлеченным, чем идеал разумного государства у классицистов.

В произведениях сентименталистов проповедовались добродетели «естественного человека» и, главным образом, чувствительность как первоначальный источник альтруистических склонностей. Поэтому мотивы сострадания, настроения печали и тоски, переживания любви окрашивались у них в подчеркнуто личные тона и выражали авторское отношение к терпящим жизненное крушение персонажам.

Сентименталисты воспевают простой, безыскусственный сельский пейзаж, естественное окружение, мирную тишину, счастье слияния с природой.

Приятно мне уйти из кровов позлащенныхВ пространство тихое лесов невозмущенных,Оставив пышный град, где честолюбье бдит,Где скользок счастья путь, где ров цветами скрыт, —

размышляет М. Муравьев в стихотворении «Ночь».

Интерес к внутренним переживаниям человека привел сентименталистов к пересмотру жанровой системы классицизма: ода наполнилась трогательным содержанием и «приятными» эмоциями, но все же отошла на второй план, а на первый выдвинулись жанры элегии, послания, песни и романса, высокие образцы которых создали М. Муравьев, Н. Карамзин, И. Дмитриев.

Одновременно выявились и слабости сентиментализма: подчеркнутая чувствительность видится им едва ли не единственным средством исправления социальных противоречий, а сочувствие перерастает в прекраснодушное мечтательство, в созерцательную меланхолию, сопровождаемую вздохами и слезами. Это неизбежно приводит к тому, что «большой мир» вытесняется из «малого мира», и желаемое единство между личностью и обществом оказывается нереализованным.

Действительность же настоятельно напоминала, что полнота внутренней жизни невозможна без участия отдельного человека в исторических судьбах страны. Перед просвещенным русским дворянином – современником Суворова, помнившим Петра I и его соратников, Ломоносова, – неизбежно вставал вопрос, обращенный Д. Фонвизиным (Собеседник любителей русского слова. 1783) к Екатерине II: «В чем состоит наш национальный характер?» Фонвизин пристрастно вопрошал императрицу о том, почему падают нравы, почему глупцы и льстецы приближены к трону и допущены к управлению государством, почему процветают взятки в присутственных местах, почему, наконец, в судах торжествует явная несправедливость и незнатные и бедные люди нигде не могут найти защиты. Жар общественных и гражданских страстей не остывал в душах поборников славы отечества. Только теперь за высшие интересы государства и нации вступался не абсолютизм. Равнодушию вельмож и сановников к реальным нуждам российского населения в русской поэзии были противопоставлены просвещенный разум и благородные порывы частного человека. «Большой» и «малый» миры вступили в живое и плодотворное для исторических судеб России и для поэзии соприкосновение. Жизнь сердца, оказалось, могла быть богатой, насыщенной острыми и драматическими переживаниями.

Этот переворот в поэзии XVIII века открылся лирикой Г. Державина.

Поэт слил воедино волновавшие его «общие» чувства с чувствами обыкновенного, «домашнего» человека. В лирику Державина вошла его собственная жизнь, образ поэта создавался не как отрешенный от всякой обыденности и житейской прозы, но в единстве с ними и через них. Именно биографическое начало сообщило высоким идеям и просвещенным стремлениям душевную откровенность и неподражаемую искренность. Должностной оде крикливых казенных одописцев Державин нанес сильнейший удар.

В знаменитой оде «Фелица» «полезные дни», которые «богоподобная царевна» посвящает благу отечества, неотрывны от ее человеческих добродетелей и выступают как бы прямым их следствием. Между тем поэт (а на него «весь свет похож») удручен внутренним раздором, он не в силах «укрощать страстей волненье» и «пышно и правдиво жить»:

Мятясь житейской суетою,Сегодня властвую собою.А завтра прихотям я раб.

Похвальная ода Державина воспела личные качества Фелицы, которые определяли разумные ее дела на благо подданных и государства: ведь реальное поведение человека обусловлено не только велениями разума, но и характером частного бытия, «малым» миром домашней жизни, которые могут решительно повлиять на исполнение долга. Поэтому «души богатство» мыслится выше абстрактных просветительских представлений. Внося биографические черты в оду, Державин преобразовывал ее. Предметом оды стало его личное отношение к Екатерине, в которой он хотел видеть просвещенную императрицу. В оду естественно вливаются быт и сатира, обогатившие жанр и наполнившие его непосредственно освоенным жизненным опытом Державина-человека и Державина-гражданина. Русский человек в лирике Державина представлен частью общественного и вселенского целого и одновременно остается простым смертным, погруженным в обычные заботы.

Смысл поэзии Державина – «отца русских поэтов», как назвал его Белинский, – в единстве общественного и частного человека, при подчинении личного общему. Державин сломал перегородки между «поэтической» и «прозаической» областями, признав достойными поэзии и ту и другую.

В целом для поэзии конца XVIII века, несмотря на громадные идейно-художественные достижения и подлинный взлет мысли, выражение индивидуального характера в единстве его гражданских и личных начал оставалось во многом недоступным. Для русских лириков того времени, как, впрочем, и для просветителей вообще, понятие «русский человек» еще ограничивалось представлениями «русский дворянин» (классицисты) и «чувствительная личность» (сентименталисты). Между тем значение слов «русский человек» уже было шире каждого из этих понятий. Державин сделал новый шаг в понимании национального характера: он представил русского дворянина и обычным человеком в домашнем быту, и патриотом отечества, и одновременно частью вселенной. Но быт для Державина – а поэты конца XVIII века следовали за ним – сводился к внешним приметам, а человек, при всей естественности его изображения, – к совокупности живописно схваченных биографических подробностей. Цельность и полнота внутренней жизни человека в русской поэзии XVIII века еще не были раскрыты.

Эти трудности, с которыми столкнулась русская поэзия, не в последней степени зависели от необработанности поэтического языка чувств, не передававшего сложные оттенки, утонченность переживаний. Тогдашний литературный язык, строго разделенный ломоносовской реформой на три «штиля», с течением времени стал преградой богатству, разнообразию, тонкости выражения эмоций.