Вулкан жив - Ник Кайм

Он также был ее домом.

Люминесцентные лампы горели, как бакены, и резали глаза. Но она была рада их видеть, потому что они вели ее к площади.

Только бы до Главной площади добраться…

Позади грохотали тяжелые шаги, шумно аккомпанируя ее безумно бьющемуся сердцу, и, сворачивая в переулок, она рискнула оглянуться.

Тень. Она увидела просто тень, не более.

Но эти тени на ее глазах распороли старого Юлли, выпотрошили ее верного долгу куратора, как свинью, и оставили его смотреть на собственные дымящиеся внутренности и умирать. Остальные погибли сразу после этого. Их разорвало на части под хриплый грохот выстрелов и вспышки дульного пламени из толстых черных ружей. Не осталось ничего, даже тел. Пол мануфакторума превратился в кровавое болото, его разнообразное оборудование было уничтожено.

Алантея в тот момент бросилась к воротам, ведущим во двор. Она собиралась воспользоваться каким-нибудь тягачом, пока один из полугусеничников не взорвался, изрешеченный из тяжелого орудия. Поэтому она побежала. А теперь эти тени преследовали ее. Они не спешили, не стремились догнать — но неизменно держались всего в нескольких шагах позади.

В ту ночь страх чувствовался в воздухе. Рабочие рассказывали друг другу о людях, которых нашли и арестовали в канализационных коллекторах. Ходило множество слухов о странных действиях, ритуальных самоубийствах и прочих «актах». Клавигеры якобы обнаружили у них пропавшую ранее девочку — или, по крайне мере, ее останки. Но что еще хуже, эти люди были обычными гражданами, такими же рабочими Раноса, как она.

И поэтому, когда мануфакторум атаковали, его рабочие уже были захвачены паранойей и страхом. Поднялась ужасная паника. Но сейчас Алантея испытывала страх совсем иного рода; этот страх питали отчаянное желание спастись и убежденность в том, что если у нее не получится, ее ждет что-то куда более страшное, чем смерть.

Этот район города был настоящим лабиринтом. Над многочисленными улочками нависали коробки грязных доходных домов, теснившихся рядом со складами, а закоулки и канавы переходили в путаницу дорог, где потерялись бы даже крысы. Вот только ее тени не терялись. Они шли по запаху своей жертвы.

Нырнув за угол, Алантея опустилась на корточки, пытаясь отдышаться. Велико было искушение поверить, что она наконец в безопасности, или сдаться, забыть о погоне. В городе было тихо до невероятности, и она боялась, что осталась последним его обитателем, что лишь искра ее жизни горела в вымершем Раносе. Она не видела и следа клавигеров, не слышала всеобщих призывов к оружию от стражей-щитоносцев. Никакой реакции. Что же за враг мог полностью подчинить город, не встретив почти никакого сопротивления?

Грубый, резкий голос, говорящий на неизвестном Алантее языке, заставил ее вскочить на ноги. Она решила, что он обращается к остальным. В голове невольно возник образ петли, постепенно затягивающейся на ее бледной тонкой шее. Алантея инстинктивно поняла, что преследовали были ближе, чем раньше. Она подумала о своем отце, о медленной раковой смерти, что ждала его, и вспомнила лучшие времена, когда они были бедны, но счастливы, когда отец был цел. Он нуждался в лекарствах, без них… Еще несколько драгоценных мгновений с отцом — вот все, чего она хотела. В конечном итоге, все по-настоящему хотят лишь остаться еще ненадолго, но этого времени никогда не бывает достаточно. Жажда жизни была частью человеческой природы и заставляла людей противиться приближающемуся концу. И сейчас она наполнила Алантею решимостью. До Главной площади оставалось немного. Еще сотня метров, а может, и меньше.

Собравшись с последними силами, Алантея побежала.

Даже несмотря на поврежденное колено, последние несколько метров она преодолела верно и быстро.

Она ворвалась на Главную площадь, тяжело дыша, и увидела его.

Он был так величественен: исполненный в золоте, с поднятым скипетром, который позже передадут лорду-генералу экскаваций — защитнику Раноса и семи остальных рабочих городов. Он пришел в ее мир, освободил его, избавил траоранцев от оков, и после явился перед всеми на этом самом месте. Он говорил, и все старались его услышать. Алантея тогда еще не родилась. Она не видела того, кого позже стали называть Золотым Королем, и не присутствовала при его триумфальной речи, но, сидя на плечах своего отца и слушая, как тот вспоминает рассказы своего отца и деда, чувствовала силу и благость Золотого Короля.

Что-то изменилось после того дня с отцом. Теперь она стояла на Главной площади и не ощущала былого умиротворения. Словно какая-то сущность явилась сюда, чтобы его уничтожить, и уже сейчас истачивала все, в нем выразившееся. Она не могла сказать, откуда это знает. Возможно, это говорил ей инстинкт — та необъяснимая интуиция, которой обладала только женская часть расы. Она знала только, что Ранос осенило что-то иное, не несущее с собой благости, и сосредоточилось оно на этой площади.

Пять углов было у нее, включая тот, на котором стояла Алантея. На остальных четырех путь ей перекрывали силуэты в броне. Казавшиеся поначалу призраками или тенями, они начали медленно выходить из тьмы, и в серебряном люминесцентном свете их движения выглядели рваными, почти нечеловеческими.

Осознав свою ошибку, Алантея повернулась, и лишь когда ноги онемели и подкосились, поняла, что ее ударили ножом. Чьи-то сильные руки в броне подхватили ее, не дав упасть, и она подняла взгляд на своего спасителя. Он был красив, несмотря на странные надписи, выведенные золотом на скулах и открытых частях черепа и вызывавшие боль в ее глазах. Его черные волосы были коротко острижены и на лбу переходили в острый вдовий пик. Он смотрел на нее с жалостью, но это была холодная жалость — с такой пристреливают скот, больше не годный для разведения.

Собрав остатки смелости, Алантея прошептала:

— Отпусти меня.

Воин в винно-красной броне, увешанной цепями и свитками, медленно покачал головой.

— Спокойно, моя дорогая, спокойно, — сказал он успокаивающим тоном, но схватил Алантею за руки, когда она начала сопротивляться. — Хватит.

Он нежно провел по ее щеке длинным металлическим когтем, крепившимся к одной из латных перчаток, и на коже возникла тонкая линия маленьких кровавых рубинов.

Скуля, как животное, которым он ее и считал, Алантея попыталась ответить, но воин заставил ее замолчать, подняв запачканный кровью палец к своим слегка изогнутым губам. Изнуренная, не чувствующая повреждений от удара ножом, Алантея бессильно запрокинула голову. Сквозь туман перед глазами она увидела Золотого Короля, перевернутого и обливаемого дождем.

Капли бежали по его лицу, по щекам, и казалось, что он плачет. Уже бредя, она удивилась, что могло так его огорчить, что могло вызвать столь сильное сожаление в подобном существе.

Остальные воины, пришедшие на площадь, обмотали статую цепями. Они потянули и одним колоссальным рывком сбросили Золотого Короля в грязь и кровь.

— Не сопротивляйся, ты истекаешь кровью… — доброжелательно сказал Алантее державший ее воин, после чего голос его помрачнел: — А нам нельзя терять ни капли.

Они находились глубоко в катакомбах — так глубоко, насколько это было возможно. Монотонный стук камнедробилок и грохот подрываемых зарядов превращались в непрерывное, настойчивое жужжание, которое было слышно и в развалинах наверху. Когда-то здесь было поле битвы, или его часть, теперь замершее во времени в миг перед победой по приказу местного правителя. Последний оплот антиимперского сопротивления, разрушенный психической грозой. Ничего не изменилось с того момента, как крепость пала. Развалины остались такими же, какими были все те годы назад. Нетронутыми. Они превратились в памятник великому прошлому, в место поминовения и почитания.

Себатон осквернил эту святыню, замарал ее подвесными люминесцентными лампами, промышленными сервиторами-землекопами и грудами заступов, лопат, резаков и экскавационного оборудования, которые теперь были раскиданы вокруг. Его совесть это мало тревожило. В сущности, на его совести уже лежал такой груз, что подобное святотатство почти не чувствовалось.

Он не был силен в археологии, но мог сыграть роль, надеть личину Керена Себатона, коль скоро это было необходимо. Он знал, что они близки к цели. Он это чувствовал, как чувствовал и медленно растущую неотвратимость того, что ждало их в конце этих поисков, а его — в конце этого пути.

Пыль клубилась в воздухе, отчего даже с лампами было сложно что-либо разглядеть в грязи и темноте. Эта гробница давно минувших времен заставляла Себатона чувствовать себя старым. Он поднял взгляд на широкое отверстие под потолком, на длинную щель туннеля, который они пробурили, чтобы добраться до катакомб, на погрузочную платформу, по которой они спустили оборудование, и испытал отчаянное желание забраться по ней наверх. Ему хотелось оказаться на свету, оставить хранимые тени и секреты. Но он сдержался, ибо прагматизм был куда сильнее мимолетных причуд, и спросил: