Покаяние пророков - Сергей Алексеев

— Ладно, живи и не умирай!

Кондрат Иванович что-то прокричал и пошел буравить снежные дюны.

Космач запер за ним калитку, взял ведра и пошел в баню, где топил снег, чтоб не водить коня на реку в такой буран. Но вышло, засиделся с гостем, котел выкипел чуть ли не до дна, так что пришлось заново набивать его снегом и дров в печку подбрасывать. Подождал немного, посмотрел, как намокает и темнеет снежный курган, и понял: не дождаться — Жулик чуть не ревет в стойле, а вода еще не натопилась, снежная каша в котле.

Вывел коня на улицу — не похоже, чтоб умирал от жажды, а то бы снег хватал, однако немного успокоился, потянулся мордой к карману, где обычно лежал ломоть хлеба с солью.

— Потом вынесу, — пообещал Космач и, надев лыжи, взял садовую лейку: очень удобно воду с реки носить, не расплескаешь.

По склону спустились резво, по ветру, и снегу всего по щиколотку, но внизу набило так, что жеребцу до брюха — до берега почти плыл, перебирая ногами рыхлый сугроб. Река в этом месте не замерзала, поскольку немного выше стояла полуразрушенная мельничная плотина, сложенная из камня и утыканная толстенными лиственничными сваями. Вода грохотала здесь всю зиму, и к весне по берегам нарастали торосы. Сейчас полынья спряталась под сугробами и коварно затихла. Года четыре назад после сильной метели здесь погиб дачник: не разглядел под снегом кромки, сделал три лишних шага, провалился и утонул, хотя воды было по колено.

Жеребец край чуял хорошо, сразу нашел торос, встал на колени и точно сунулся мордой в снег, одни уши торчат.

Все-таки пить захотел…

Метель оглушала, да еще шапка была натянута на уши, но сквозь этот шумовой фон Космачу почудилось, будто собаки залаяли в деревне — благо что дуло с горы, наносило звуки. Он оглянулся: сумрачно-белое пространство почти укрыло свет фонаря, а очертаний домов вообще не видать.

И где-то там полоскался на ветру остервенелый лай — будто по чужим или по зверю!

Звери в бытность Космача в Холомницы не заходили, а чужаки зимой заглядывали частенько — дачи грабить или провода со столбов резать, да ведь в такую погоду и электролинии не найдешь…

Собак в деревне было всего две, матерые кавказцы, и оба у Почтаря, а тут словно свора орет, и вроде уж рычат — дерут кого-то или между собой схватились?..

Жеребец все тянул и тянул воду, изредка вскидывая голову, чтоб отфыркаться. И пока пил, ничего не слышал и не чуял, а потом вдруг вскочил с колен, насторожился в сторону деревни и запрядал ушами.

Космач сдернул уздечку, хлестнул поводом.

— Домой! Охранять!

Поди, не сбежит в такой буран… И сам теперь встал на колени, сунулся с головой в снежную яму, чтоб зачерпнуть лейкой.

— Не поклонишься, так и воды не достанешь… Собаки уже рвали кого-то, ржал в метели бегущий конь, вплетая в голос ветра чувство крайней тревоги.

Пока Космач барахтался в сыпучем пойменном снегу, затем вздымался на гору против ветра, рычанье вроде бы прекратилось, отчетливо слышался лишь плотный, напористый лай возле дома. Наверное, собаки Почтаря выскочили со двора по сугробам и теперь держали кого-то.

И вдруг увидел на своем крыльце очертания громоздкой фигуры, как показалось, в ямщицком тулупе с поднятым воротником. К ногам собака жмется, скулит, а кавказцы зажали с двух сторон, захлебываются от усердия, и вместе с ними Жулик — тянет шею, скалит зубы и только не лает.

Космач поставил лейку с водой, отогнал псов, человек тем временем заскочил на крыльцо.

— Христос воскресе, Ярий Николаевич, — услышал он хрипловатый голос.

Так его звал единственный человек в мире…

— Вавила?.. Боярышня!

— Да я, я это, признал! А думала, не признаешь сразу…

Он мечтал об этой минуте, воображал нечто подобное и все-таки оказался не готов, вместо радости в первый миг ощутил растерянность. Снял и обстучал лыжи, потом взял коня за гриву. Отвел и запер в денник.

В чувство привел его Комендант, вдруг выступив из метели, как черт из коробушки, — вот уж некстати!

— Гляжу, следы свежие по дороге. — Он старался рассмотреть, кто стоит на крыльце под тенью козырька. — Потом слышу — собаки рвут… Я уж подумал, провода снимают!.. А голос вроде один и женский!

— Служба работает, Кондрат Иванович. Вот и гости, не зря звонили.

— Я тебя предупреждал… Ладно, встречай гостью, если что — прикрою, не волнуйся.

Космач взбежал на крыльцо, стал перед странницей.

— Да как же ты здесь? Откуда?..

Крупная, напоминающая волка лайка ощерилась.

— А ты бы не травил собаками да сначала в хоромину пустил и обогрел. Тогда и спрашивал.

За спиной у нее оказалась объемистая парусиновая котомка.

— Прости, — повинился и повел в дом. — Комендант меня смутил… Любопытный.

Держал под руку, чтоб не запнулась в темных сенях о дрова, едва нашел скобку на двери.

В избе она перекрестилась в ближний угол заскорузлым, ледяным двоеперстием.

— Мир дому… Слава тебе, матушка Пресвятая Богородица, вот и добралась…

— Как же нашла меня, Вавила?..

Она с трудом стащила с плеч котомку, но из рук ее не выпустила, длиннополую дубленку лишь расстегнула: помогать одеваться или раздеваться даже самому уставшему путнику у странников было не принято — дурная примета. Чужая помощь только покойникам нужна, а пока жив человек, сам и снимет одежды, и обрядится…

— Клестя-малой у тебя бывал, так сказывал, в какой стороне искать.

— Но как ты добралась?

— На автобусе приехала. От дороги пришла…

— В такую погоду? Без лыж?

— Лыжи да все лишнее в Северном оставила, у Савелия Мефодьевича. А он мне дубленку дал, а то, говорит, одеженка у тебя срамная, чтоб на люди… Он захворал, лежнем лежит, так на автобус не проводил. Сама пошла да села — быстро приехала. А здесь, от тракта, версты две токмо, так прибрела…

— Ах ты, боярышня моя… Откуда же идешь?

— Из своей стороны иду, Ярий Николаевич, из Полурад… Серка за мной увязался. Сколь ни гнала, сколь на привязь не сажала и у людей оставляла, все одно сорвется и нагонит. Однова неделю моим следом бежал…

В избе только разглядел: лицо вьюгой беленое, глаза со слезинками и губы обветрели, потрескались. Дубленка мужская, черничником крашенная, шапка соболья, высокая, искристая, белым полушалком повязана, на ногах катанки вышитые — наряд позапрошлого века…

— Разоболокайся, Вавила Иринеевна! Чайник поставлю…

— Обожду… Согреюсь маленько. — Втянула голову в плечи. — Долго стояла у твоей деревни, темноты ждала, так заколела… Ты, Ярий Николаевич, Серого не прогоняй, пусть в сенях полежит. Грешно собаку в хоромину пускать, да жалко. Престал он, обессилел, ну как ваши собаки порвут? Отлежится, потом и выставим…

— Да пусть лежит. Коль такую дорогу с тобой прошел!..

Космач проводил ее поближе к русской печи, усадил в кресло, сам же на кухню, чайник ставить. Вот уж нежданная гостья! Явилась будто из другого, несуществующего мира, из сказки, из собственного воображения соткалась…

Не верилось, но выглянул — сидит, бросив руки, голова на бок клонится — так устала, что засыпает.

— Может, в баню сходишь с дороги-то? — опомнившись, спросил он. — Протоплена и вода, поди, горячая. А потом и спать уложу.

Она мгновенно встрепенулась, шапку с полушалком долой, и коса раскатилась до полу — все еще одну плетет, значит, не вышла замуж.

А лет ей должно быть, двадцать пять…

Огляделась, вздохнула с натянутым облегчением.

— Вот ты теперь где живешь, Ярий Николаевич…

— Да, теперь тут…

— В скит ушел? — Будто бы улыбнулась.

— Уединился. Мне здесь нравится.

Она скользнула взглядом по книжным полкам на стенах.

— Добро… В деревне, а книг все одно много.

— Читаю, когда делать нечего… Ну, так пойдешь в баню? — напомнил он. — С дороги-то легче будет, и погреешься…

— Ты что же, в пяток баню топишь? Или меня ждал?

— Я тебя каждый день ждал…

— Ой, не ври-ка, Ярий Николаевич! — Погрозила пальчиком. — А где жена твоя, Наталья Сергеевна?

— Нет у меня жены, боярышня, — терпеливо сказал Космач. — И не было никогда.

Она не обратила на это внимания, потрогала свою косу.

— В баньку бы не прочь… — Улыбнулась вымученно, однако спохватилась, развязала котомку и покрыла голову парчовым кокошником. — Да ведь совестно…

Космач снял с вешалки полушубок.

— Пойдем, я тебе все покажу. С обеда топится, жарко, так и попариться можно. Веники у меня дубовые. А вместо холодной воды — снежка принесу.

— Велик соблазн… А ты где будешь, Ярий Николаевич?

— Я пока в магазин съезжу.

— А если кто придет?

— Сюда никто не придет, не бойся.

— Старик меня видел. Не выдаст?

— Этот не выдаст, — уверенно сказал он, хотя на сердце неспокойно было. — Он хороший человек.