Еврейский вопрос в России - глазами Александра Солженицына - Арон Черняк

Далее Слиозберг дает самую блестящую оценку научной значимости сочинения Блиоха и его политического значения. "И только потому, - пишет он, - что эта книга была лучшим опровержением антисемитской политики, она признана была настолько вредной, что выпуск ее в свет был запрещен и по постановлению Комитета министров это колоссальное издание... было подвергнуто ауто-да-фе XIX столетия в России" (там же, с. 223).

Правительство знало, что делало.

Понимал ли историк А.Солженицын, что он делает, обходя начисто этот основополагающий научный труд, какой урон он наносит научной значимости своего исследования, а также декларированной им цели? Но, может быть, книга Блиоха оказалась физически недоступной: ведь тираж был сожжен? И это не так: согласно закону 25 экземпляров сохранились, некоторые, как водилось, были проданы полицейскими чинами библиофилам за большие деньги.

Во всяком случае, в 1901 году опубликовано сокращенное издание. Я пользовался его микрофильмом, который хранится в Библиотеке Хайфского университета, сравнительно небольшой, далеко уступающей книгохранилищам Москвы, Петербурга, конечно, Национальной Библиотеке США в Вашингтоне. Кроме того, основное содержание книги Блиоха было изложено в обширной статье "Еврейский вопрос в его правильном освещении" в журнале "Еврейская библиотека" (т. 10, 1903, с. 63-124), а затем издано отдельной книгой. Автор, А.П.Субботин (1852-1906), экономист и публицист, высоко оценил труд Блиоха, который "строго следовал строго научному методу индукции. Все его выводы были основаны на скрупулезном исследовании предмета... на совокупности связанных фактов. Его заключения были основаны на фактах, которые были... проверены и подтверждены высокой комиссией.

В статье о Субботине знаменитый "Энциклопедический словарь" Брокгауза и Ефрона (Дополнительный 2 (А) том. СПб., 1907) отмечал: "Субботин близко принимал к сердцу бедствие еврейского народа и нередко в моменты особенно ожесточенной травли евреев представлял правительству, где имел связи, докладные записки в защиту евреев. Субботин - один из немногих русских людей, старавшихся не только словом, но и делом помочь еврейскому народу добиться лучших условий существования в России". А.П.Субботина и его труды также упоминает Г.Слиозберг (т. 2, с. 170) - и, следовательно, Солженицын не мог не знать о нем. В целом замалчивание трудов И.Блиоха и А.Субботина приходится оставить на совести А.Солженицына.

Но это далеко не единственный пропуск важных трудов по раскрытию темы. Не совсем четкое впечатление оставляют тексты А.Солженицына о еврейских погромах. Конечно, он их в принципе осуждает, но нередко находится в поисках каких-то смягчающих обстоятельств, особенно когда это касается действий властей, полиции. Конечно, бытующая критика их действий в некоторых случаях может оказаться поспешной, чересчур эмоциональной и т.п. Это естественно, и надо восстанавливать истину, но здесь есть свои границы и нюансы. Тексты о кишиневском погроме кажутся довольно странными.

Автор подчеркивает: "Кишиневским погромом воспользовались, чтобы нарицательно и навсегда заклеймить Россию" (с. 326-327). Такова боль автора. Что значит "воспользовались", что за глагол? Кто "воспользовался"? - мировое общественное мнение, а также лучшие русские люди, в том числе праведник В.Г.Короленко в знаменитом очерке "Дом No 13". Автор лишь упоминает о нем, а надо бы раскрыть. В поисках смягчающих обстоятельств А.Солженицын устанавливает, что слухи о надругательствах над трупами убиенных евреев безосновательны. Может быть, хотя полностью доверять полицейским протоколам не очень-то приходится. Но дело не в этом, а в том, что выглядит такая защита погромщиков чуть ли не как добродетель. Но оставим мертвых: по крайней мере, им уже не больно. Обратимся к еще живым жертвам.

В 1903 году в Берлине на немецком языке вышла в свет книга С.К.Бергеля "Кишинев и положение евреев в России". Здесь приведен рассказ земского врача из Кишинева Дорошевского (нееврея), который выхаживал 50 тяжело раненных. Еврейке Юдин Суре Фонарви загнали в ноздри две иголки так глубоко, что они попали в голову, и женщина в мучениях умерла. Еврею Чарльтону вырезали губы и затем вырвали язык и глотку под языком. Другому еврею отрезали уши и нанесли 12 ран в голову. Беременную женщину посадили на стул и кнутом хлестали по телу. Маленьких детей выбрасывали с верхних этажей (Bergel S.K., S. 76-77).

И этими милыми играми тоже "воспользовались"? А.Солженицын прошел мимо и этого важного источника. Нашумевшим общественным событием был выход в свет книги "Записки губернатора. 1903-1904" князя С.Д.Урусова. Он был назначен кишиневским губернатором сразу после погрома, затем в 1905-1906 годах был товарищем министра внутренних дел, как депутат I Государственной думы резко выступал против погромной деятельности правительства. "Записки" Урусова разоблачали роль правительства в кишиневском погроме, детально описывали его ужасы.

Книга не могла быть издана в России и вышла в Германии на русском языке, трижды и в Нью-Йорке - на английском в 1908 году. В 1982 году это издание ксерокопировано в Мичиганском университете и в Лондоне. И эту чрезвычайно показательную, в особенности в плане отношения к правительству, книгу А.Солженицын оставил без внимания.

Ценнейший материал по еврейскому вопросу в России содержит книга Файвела Геца (1853-1932), друга Вл. Соловьева и учителя иврита у Л.Толстого, автора ряда произведений по еврейскому вопросу, в том числе "Слово подсудимому!" (СПб., 1891; Тель-Авив, 1971). Автор поднял вопрос, который А.Солженицын декларировал в предисловии к своей книге: проблему взаимных грехов русских и евреев друг против друга.

"Подсудимый" Ф.Гец вопрошает русский народ: "Скажите же, ради Бога, чем мы, евреи, особенно провинились перед русским народом? Укажите хотя бы на один исторический факт, который мало-мальски оправдывал бы ваш ожесточенный поход против еврейства как целого, - только, конечно, без всяких произвольных обобщений, без всяких легкомысленных, ни на чем не основанных обвинений".

Здесь еврейский публицист выступает в роли некоторого предшественника А.Солженицына: как он ответил бы на этот вопрос, четко, "без произвольных обобщений"? Но не находит Гец ответов на поставленные вопросы - и тогда книга Геца превращается в глубоко научно обоснованную апологию еврейства на базе использования массы материалов российского и международного происхождения. И вот звучат такие слова: "Великий русский народ - и вдруг его существованию грозит страшная небывалая опасность в лице еврея. Униженный и оскорбленный, угнетенный и преследуемый, бессильный и бесправный русский еврей - и вот он-то и есть опаснейший враг России! - Над кем же, господа, вы смеетесь?"

По приказу правительства тираж книги Геца был уничтожен, но несколько экземпляров были спасены. По богатству фактического материала, широте обобщений, убедительности изложения книга Ф.Геца, безусловно, занимает первостепенное место во всей дореволюционной литературе против антисемитизма. Ни один серьезный исследователь еврейского вопроса в России не может пройти мимо этой книги. А.Солженицын прошел... Он лишь упомянул другую книгу Ф.Геца "Об отношении Владимира Соловьева к еврейскому вопросу", значительно менее острую и менее значимую.

Весьма колоритные факты содержатся и в другой не использованной автором книге - "Записки генерала-еврея" М.Грулева (Париж, 1929; США, 1987). Автор, генерал-лейтенант царской армии, видный военный мыслитель и историк, герой русско-японской войны. Однажды он получил письмо от солдата, которому ампутировали обе руки.

Солдат открыл питейное заведение, но, оказывается, "евреям нельзя". Грулев обращается к министру финансов, тот разрешает, но акцизный чиновник снова его закрыл: "жидам нельзя". "Таков дух времени", - замечает Грулев.

В Петербурге - ярмарка в помощь раненым. "На одних носилках, - вспоминает генерал, - случайно оказался калека моего полка, который, узнав меня, разрыдался... Он еврей, единственный сын у матери-вдовы", она приехала, чтобы увидеть его, которого считала погибшим.

"И эту мать накануне выслали из Петербурга как не имеющую права жительства - не позволили хоть неделю побыть с сыном". Глядя на плакавшего солдата, расплакалась фрейлина двора, требуя от Грулева "сделать что-нибудь" для несчастного. "Тут уж я сам, чтобы не разрыдаться, стремительно убежал от торжественного праздника... мерзости и людской несправедливости".

Еще на фронте, когда дошли "известия о чудовищных одесских погромах, ОРГАНИЗОВАННЫХ ПРИ СОДЕЙСТВИИ ВЛАСТЕЙ (курсив мой. - А.Ч.) и сопровождавшихся прямо скотскими зверствами, на меня напало смертельное уныние". Генерал принял решение: "припасть к стопам государя, ходатайствовать за преследуемых и гонимых евреев.

Мне наивно думалось, что государь поверит своему боевому офицеру, тоже еврею, удостоенному всеми боевыми отличиями и честно исполнившему свой долг... Только став ближе к этому роковому вопросу, я убедился в моем наивном заблуждении... Я ближе разобрался в том, что такое Николай II в еврейском вопросе" (Грулев, с. 237-240). Талантливый генерал покинул Россию, несмотря на предложение занять должность заместителя начальника Генштаба.