Цветок забвения - Мари Явь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мой третий меч… — повторил мужчина. — Нет. Я слишком дорожу им. А вот Датэ своим оружием привык раскидываться…
— Ты сумел его обезоружить? Серьёзно?
Он успешно переключил её внимание. Вновь зазвучали шаги по полу. Женщина подошла совсем близко ко мне, и я затаилась. Послышался шорох ткани… а потом через ряд отверстий в крышке в ящик проник тусклый свет: она сняла вещи, которые были второпях брошены сверху.
Боги, я всё-таки вижу!
Ничего конкретного, на самом деле. Доски потолка, под которым клубился дым. Мне захотелось увидеть больше, всю картину целиком, хотя минуту назад я не смела рассчитывать даже на это.
— Что ж, согласна, этот меч достоин королей. Трудно представить, как выглядит оружие, которым ты по-настоящему дорожишь. — Она повозилась и в итоге резко выдохнула. — Почему я не могу достать его?
— Видишь символы на ножнах? Это защитная печать. Только я могу его использовать. — Когда она заявила, что нечестно скрывать от неё и это оружие, мужчина сказал: — Это опасная игрушка. Лезвие может разрезать даже проклятую печать, что говорить о женской коже.
— Ты поставил печать на меч, который может разрезать любую печать? — уточнила она, но он не ответил. Может, кивнул или пожал плечами. — А чем докажешь, что он принадлежал именно Датэ?
— Посмотри на рукоять. На знаки на навершии.
Она подошла ближе к свету, отгораживая меня от него.
— Красиво. Это цветок мака и… какая-то ветка. Что это значит?
— Я не спрашивал. Но такие же знаки он носит на своих ладонях.
— Носит?
— Шрамы. Калеки берегут свои боевые шрамы, это их дар богу. Они психи, повёрнутые на боли. Но Датэ выделяется даже среди своих. В бою его задеть невозможно, поэтому он режет себя сам и превращает шрамы в узоры, словно хочет…
Он осекся.
— Что? — спросила она.
— Не знаю… Словно хочет обезобразить себя. Он поставил себе шрамы даже на веки и рот.
— Разве шрамы не главное украшение мужчины?
— Ага. Даже ты согласилась бы, что он перестарался с этим.
Она рассмеялась, а я подумала, что при всей своей нелепости в этом есть что-то логичное. Ведь только раны — достойное таких монстров «украшение».
— А на тебе шрамов почти нет, — заметила женщина. — Не подумай, ты мне и таким очень нравишься.
— Старцы — лучшие телохранители. Любая царапина компрометирует нас.
— Значит ты хороший боец?
— Более-менее.
— Или ты вовсе не боец, а обычный мародёр, как и говорили солдаты внизу. Я не расстроюсь, если признаешься.
— Признаюсь? — Теперь уже он рассмеялся. Необычным, хриплым, низким смехом без намёка на веселье. Таким… мужским. — Я никому и никогда не исповедовался так, как тебе здесь. Мне больше не в чем признаваться.
— Разве? Ты до сих пор отказываешься показывать, что у тебя в ящике.
— Да, ведь как ты и сказала, это мой козырь. Я использую его только в крайнем случае.
— Но печати на ящике срезаны. Значит, ты его уже открывал сегодня.
— По требованию пограничной охраны, которая приняла меня за мародёра.
— Неудивительно. Ведь то, что они увидели там…
— Было последним, что они увидели в своей жизни, — закончил за неё мужчина тоном, который не оставлял сомнений — это правда. Пусть его и принимали за вора и убийцу, на самом деле он был намного хуже.
Но, несмотря на его слова и творящееся здесь безумие, женщина капризно выдала:
— Сплошное разочарование.
— Лучше и не скажешь.
— Знаешь, я ведь пошла с тобой лишь потому, что рассчитывала увидеть твой третий меч.
— Иди сюда, я тебя с ним как следует познакомлю.
Высокий, озорной смех перешёл в стон блаженства. Что бы он там ей ни показал, это отличалось от «сплошного разочарования», запертого в ящике. Она что-то счастливо зашептала, а я подумала, что не могла бы так радоваться, даже выбравшись отсюда. Хотя, проклятье, сколько времени я провела в тюрьме, которая была скроена по мне, будто одежда, прилегая, не допуская ни лишнего движения, ни вздоха? И открывали её не за тем, чтобы позволить мне хотя бы каплю свободы, а чтобы показывать худшим из людей. Демонстрировать мужчинам.
— Пожалуйста… пожалуйста, скажи… что ты обычный мародёр, — пролепетала она сбивчиво.
— Зачем?
— Если ты и вправду Старец… один из тех мрачных импотентов, сторонящихся женщин… то я не представляю, каков в постели отшельник, не ограниченный собственным бессилием или целибатом.
— Таких не бывает.
— Таких, как ты? — Не дождавшись ответа, она согласно застонала. — Не останавливайся…
Думаю, кровать они всё-таки сломали. В этом и был весь смысл их нелепого общения — вести себя как можно более шумно и разрушительно. В то время как я старалась не издавать ни звука…
Нет уж.
Пошевелившись, я подняла ладони и расправила пальцы. Упершись в крышку, я надавила со всей силы и сдвинула её в сторону. После чего отстегнула все фиксирующие моё тело ремни.
Скрежет и звон заглушили звуки бурного, самозабвенного веселья. Помешали им. В наступившей тишине, я с наслаждением, чувствуя, что и правда не делала этого уже десять лет, вдохнула полной грудью, наполнила лёгкие воздухом с примесью чего-то… незнакомого. Всё, что меня окружало было обратной стороной того, к чему я привыкла. Свечи горели тускло, в комнате было затхло, а я сама была голой. Но, когда я повернулась к парочке, то поняла, что такая «форма одежды» соответствует этому месту.
За исключением того, что на мне были оковы — желтовато-лунного цвета, украшенные резьбой и разноцветными кристаллами. Их было так много, одни обвивали горло широким обручем, другие спускались между грудей хрупкими на вид цепочками. На запястьях, на щиколотках, на каждом пальце — на мне было так много металла, что я с трудом поднялась на ноги.
Двое наблюдали за мной с одинаковыми выражениями на лицах, и это делало их почти похожими. При том, что они были абсолютно разными. Женщина. Мужчина.
Так вот как ты выглядишь.
Это казалось неправильным — смотреть на него вообще и особенно такого… после многолетнего забвения именно на него, но я решила подойти и изучить его повнимательнее.
Неуклюже покачнувшись, я переступила через борт ящика.
Женщина вскрикнула.
— Я переборщила с дозой, или ты тоже её видишь?
— Не смотри на неё, — приказал мужчина, хотя
