Варварин крест - Наталья Колосова

– Э не! Это-то им не по зубам, пока на земле есть хоть один православный и один священник – веру нашу не истребить. Это ж почти всю Россию-матушку пересажать и перестрелять надо.

Дверь в барак опять открылась, впуская свежий холодный воздух, – привели Шабанова. Собеседники тут же умолкли и улеглись. Что сейчас будет происходить, они уже знали.

– Ну что, корешок, шканарь у тебя есть, приняли тебя чинарём, пора и рамс развести, кто есть кто, – Шабанов приступил к раскачке пакостного дела.

– Ну а чего не развести: мне, порядочному вору, неча таить.

– Ну так и скажи народу за себя: кто, что, откуда.

– Сказать-то не внапряг. Да хотелось бы знать, перед кем.

– Да ты, как я посмотрю, зубат. Не многовато на себя тянешь, мил человек? Пупок не надорвёшь?

– Тяну-то я не так, а вот за мой пупок не тебе шкуроходить. Жора Адэский за себя говорить никогда не о…!

Пока всё шло как положено: это была не первая отсидка Адэского и порядок он знал.

– Ой, деда, это на каком языке они разговаривают – этот, как его, Шалбанов и Жорка, – я не специально исказил фамилию Шабанова.

– Это, Сёма, феня называется, на этом языке все отпетые бандюги разговаривают.

– А что это за язык такой, феня?

– Ну, я даже не знаю, как тебе объяснить – такой он мудрёный! – дед почесал затылок.

– Ага, точно мудрёный, но так интересно! Можно, я тоже буду на таком языке разговаривать?

– Нет, нельзя. Потом объясню, почему нельзя. И давай договоримся: все вопросы – когда закончу рассказ, а то так и за месяц не расскажу.

Я, конечно, согласился, потому что было очень любопытно, а что же будет дальше, чем дело кончится, про себя решив, что всё запомню непонятное и в конце обо всём деда расспрошу. Деда Жора немного помолчал и продолжил.

– Ну-ка, ну-ка! Так ты тот самый Жора Адэский, который взял большой ювелирный, сберкассу и инкассацию с портовой зарплатой в Одессе? – Шабанов спрашивал, уже зная, кто перед ним.

– Если мне память не изменяет, то это так! – Жорка приосанился.

– Так с этого и надо было начинать. Подгребай сюда, чифирнём. Шнырь, замути.

Шнырь метнулся куда-то в угол, потом к печке, ещё несколько реверансов – и горячий чифирь стоял на столе.

– Ну а я Чика. Это Шнырь, это Грек, это Шыпа, это Жмых, – Шабанов по очереди кивал головой в сторону то одного, то другого.

– Негусто!

– Это костяк, остальные – шестёрки. Ну что, Жора, не хочешь спросить, на каком курорте оказался?

– Та вижу, что не в царских апартаментах.

– Это да, здесь даже не Соловки. Но жить можно, если дружить с нужными людьми, немного им пособлять – и у тебя, Жора, всегда будет чифирь, жрачка и не очень пыльная работа.

Чика перешёл к главным действиям; вызов из барака и поход в администрацию лагеря, распоряжения хозяина – всё сводилось к одному: заставить работать на хозяина лагеря, то есть доносить на всех и вся, если нет – ломать. Как это делается, Чика знал: Жора был уже не первый.

– Чёй-то я не понял, а давай с этого места поподробней, – Адэский почуял подвох.

– А чё ты не понял? Хозяин на лагере мужик не самый паскудный, с пониманием к нашему брату. Не, ну конечно, за понимание платить надо. Политической швали здесь полно. Родину любить надо, а они ж её не любят. Так если ты там чё услышал аль увидел – поделись с хозяином, и усё в ажуре! И ты весь в монпансье, – Чика заржал.

– Да ты чё, бычара, хочешь, чтоб честный вор ссучился до доносов? Охренел?!

– Ой, ну зачем так грубо, Жора?

– Так это сучья хата, и ты старший сучёныш! – Жорка вскочил и вылил остатки чифиря на голову Чики.

– Ты чё, пенёк обмыленный, с кем так базаришь?! – перед Жорой возник Шнырь с заточкой. Жорка ловко подхватил табурет, стоявший рядом, и опустил его на Шныря. Грек, Шыпа и Жмых принялись молотить Жорку со всех сторон. Барак проснулся, но на защиту Жоры никто не встал: нельзя, а то наутро найдут заколотым.

Удар Жмыха был сокрушителен, и Жорка вырубился. На поднявшийся шум прибежала охрана. Посреди барака валялся Жорка с заточкой в руке и Шнырь. Из-под Шныря вытекала лужица крови.

В бараке воцарилась тишина. Жорка стал приходить в себя, охранники подняли его, забрав заточку, явился старший охраны.

– Ну что, голубок, допрыгался? – ехидно кривился старший охраны, глядя на Жорку. С нижних нар раздался голос Ивана Кузьмича.

– Не он это, гражданин начальник, Шныря заколол, не он, а вот тот бугай – я видел.

Иван Кузьмич поднялся и вышел в проход. Жорка глянул на больного, тщедушного, уже почти старика.

– Не пиликай, Музыкант, все одно форта от этого нет, – сказал Жорка, и что-то в глазах у него мелькнуло.

– Да, гражданин начальник, не Жорка это, вот те крест, – в проход вышел Никита. Жорка от удивления разинул рот.

– Да вы все тут припудренные, – подытожил Жорка.

– А ну ша! – заверещал охранник, и Жорку увели.

Его путешествие было недолгим, в итоге он оказался в рубленом, добротном доме из кругляка. Его завели в одну из душно натопленных комнат, пахло жареным салом и водкой. За столом сидел уже знакомый начальник лагеря – хозяин, он уже принял изрядную порцию на грудь.

– А, ты? Ну заходи. Садись, – пнул табурет ногой хозяин.

– Так ведь вроде я уже и так сижу, – съехидничал Жорка.

– А ты умный, как я погляжу. Коль так, садись и слушай.

Жорка присел. Хозяин налил пол гранёного стакана водки и подвинул Жорке.

– Махни.

– Непьющий я.

– Гляди-кась ты, непьющий. Тогда слушай на сухую, – и хозяин начал говорить. Говорил много, уговаривая Адэского сотрудничать, но Жорка только улыбался.

– Начальник, не по адресу на гниль давишь. Я сукой не был и не буду.

Хозяин взбесился, стал угрожать, обещая «жопой на снег», затравить собаками, иголки под ногти, «комаринник в тайге», сгноить на лесоповале, замучить в каменоломне, «закатать в колымскую трассу». Вдруг в нём что-то щёлкнуло. Он залпом махнул Жоркины полстакана.

– Да ты, эх! – махнул он рукой, рухнул на табурет и уронил голову на подставленный кулак. Правду говорят, хочешь знать истинное лицо своего зятя – напои его. Так и получилось у Жорки с начлагеря. Хозяина прорвало.

– Ну, чего вылупился?! Ты думаешь, что только ты порядочный? Шиш! – он скрутил фигу из пальцев и сунул Жорке под нос. – Думаешь, что я сука, зверь нестреляный? Да мне самому всё это противно. Ведь здесь половина народа зря сидит. За что? За мешок картошки – потому что сосед сука, за моток ниток, спёртый с фабрики, за то, что его дед был дворянин. Или за то, что дура-баба крестится на икону и вреда от этого никому, а её – хоть убей, но она всё равно своё: «Господи, помилуй!» – и крестится. А у кого, я спрашиваю, у кого от этого шкура слезла? Вот ни у кого. Так за что её сюда? Не за что! А вот ты у государства воруешь. Вот тебя правильно.

– Так ведь это всё государство у этой вот бабы и спёрло, – хмыкнул Жорка. – Ну и в чём атас, если я у большого вора кроху щипнул. Разгильдяи: ворованное лучше охранять надо. Так что и меня не за что. А бабу эту – да, не за что.

– Вот и я говорю. Я к дуре к этой и так и сяк: и работу ей в прачке, и жрачку, как обслуге, а она всё в барак прёт, сама не жрёт, говорит – не по-христиански. К себе не допускает, жалеет меня, понимаешь, меня – не себя: нельзя, мол, говорит, грех это. Всю душеньку мне измотала.

– Ну, начальник, на богомолке, смотрю, ты и погорел. Эвон, как она тебя скрутила. Так ведь ты же её без уговоров взять можешь: сучка – она в любой шкуре сучка.

Хозяин подскочил к Жорке, схватил его за грудки, брызгая пеной изо рта, стал трясти его что есть сил.

– Но ты, шваль, не тронь её, даже словом не тронь! Задавлю, как мышь рудую.

– Понял, начальник, понял, – Жорка слегка пристыл.

Вдруг в хозяине опять что-то щёлкнуло, даже голос изменился:

– Короче, сотрудничать будешь, или яйца морозить будем?

Жорка молчал, размышляя.

– Ладно, начальник, но у меня условия.

– Условия, у тебя? Да ты занаглец. И какие же это условия, я стесняюсь спросить?

– Я заеду в третий барак, и Музыканта с Метлой тоже туда из сучьего сарая, – Жорка пёр ва-банк.

– А не много ли просишь? На твоё место желающих пруд пруди, чтоб я с тобой цацкался…

– Ну так дело хозяйское. Это же не ты, начальник, мне нужен, а я тебе.

Жорка каким-то собачьим нюхом чуял, что форт выгорит. Адэский, конечно, стучать не собирался: псу ясно, что он начальника поводит за нос, а вот зачем ему багаж из Музыканта и Метлы – сам объяснить не мог. Сказать – из благодарности, что сделали попытку довести правду и отмазать его, – нет: Жорка и прежде никогда и никому не был благодарен. Теперь ничего не поменялось.

И переселение состоялось. Первоначально Жорка не уловил разницы между предыдущим бараком и этим, третьим. Встретили практически так же.