Обвалы сердца - Вадим Баян

Николай Еленев

В городском саду

Le roi est mort! Vive le roi!

Неправда! Умер король, воистину умер…

В оркестре причитывает гобой меланхоличноО звездах угасших шесть лет,А сумерки съежились в клумбах, как птичкаВ тесной и замкнутой клетке.В оркестре кому-то грустно и скучно:Оттого, что вовсе и не было звезд,И старая баллада наизусть смычком изучена…О, плачь и скули конский хвост!Виолончели гудят, возмущаясь и хныча,И топорщится скверно-сшитый фрак дирижера;Меланхолично гобой о звездах причитывает:Кому-то грустно и скучно от вечного вздора.Музыка, музыка! А в газете вечерней красуетсяЧто японский микадо смертельно болен…Бедный микадо! Кто споет тебе аллилуйю?Наши сердца изжеваны сквозняками и молью.Музыка, музыка! А на окраинах сифилисИзгрыз, как ржавчина, плечики девочек,И в глазенках их ночи и теми рассыпалисьВ тревоге, в предчувствии, в немочи.Музыка! Музыка тянется вздохом усталостиК небу, откуда выпал вечер — подстреленный голубь;Сердце изжевано, сердце неделя измяла,И на ресницах паутины и пологи.

Мудрецы-книгочеи, шарлатаны-астрологи,Скажите, почему же вечер плачет о смерти,О смерти моей и микадо, о золотеМоей юности, обуглившейся, как вертел,В чаду недель, и годов, и десятилетий…Мы бьемся. Мы путаемся в плену петель,О, не нам перед тайной быть в ответе.

Мы сидим на скамеечке с моим другом,Он уверяет, что мы — скаковые лошади,Что нам дадут доппинга и мы вновь заскачем по кругу,Но я не верю: скорей, мы — калоши…На той же скамеечке в детстве, нет, в юностиМы верили, что дни уготовлены для жатвыБогатой и неустанной. А теперь хочется плюнуть,Потому что сердце иссохло и сделалось ватным.В том же саду, у той же скамеечкиСмеялся оркестр, вызванивал весны:Когда это было, и было ль, книгочеи?..А впрочем, нельзь задавать пустые вопросы…Я сижу на скамеечке с чахоточным другом,С увядшими розами в уставших сердцах…И никогда, вероятно, радость не затрубит,Опрокинув гигантскими крыльями страх.Он носит печать на плечах ненавистных годин,Я повторяю убор и слова многих тысяч;Мы идем и не видим, а во рту гильотинНаших сердец ничем не превысишь.Он потерял свое имя, называясь поручик,В болотах Полесья, в тюрьме и гостиных…Наш жребий постыл и до одури скученМотив окарины[2] гнусавый и длинный.И, умолкнув, жуем упреки и наше бессилье,А оркестр причитывает о звездах и прочем,Нам чуждо небо зацветающе-синее,А трубы озлобленно над грустью хохочут.

В оркестре поет гобой меланхоличноО том, что мучается сердце девичье,Сгоревшее быстро, как тонкая спичка.Ушедшее здешнее с ветхим обличьем,Русая с веткой маслин Беатриче,В лиловом капоте, увядшем от зноя,В доме на набережной, в доме кирпичном,С балконом, глазеющим прежде и снова.О, бедная девушка в ночи усталая!Подушку, измяв, ты в истоме целуешь…Мечтай о волнении пышного бала,Мечтай о мигрени! И тебе — аллилуйя,Тебе и микадо, и мне, и поручику,Оркестру, и вечеру, и звездам угасшим,Угасшим шесть лет, с тех пор, как измучено,Тело России кладбищенским маршем.Пойте, свистите и плачьте, оркестры!Смотрите, рыдает плечо дирижера,С манишки слезится безудержно клейстер,И молнии труб потрясают соборы.Качаются церкви; реки, иссохнув, охрипли,Слоны, обезумев, влюбились в музеи,А дети, повыдрав страницы из Библий,Сожгли все псалмы, на пепел глазея.Кричите, что умер король, не воскреснув:Умер король, воистину умер…И звезды, угасши, скатилися в безднуКрепко-сколоченных издавна тюрем.Вечная память юности нашей.Вечная память героям и трусам:Их кровь напояет борозды пашень,Чтоб рожь зашумела нежными бусами,Когда мы издохнем и нас позабудут,С лицом без лица, с поцелуем Иуды,Когда мы истлеем, как во поле кляча…Оркестры, свистите, пойте и плачьте!!

Июнь 1920. Ялта.

Осип Мандельштам

Меганон

1.

Еще далеко асфоделейПрозрачно-серая весна,Пока еще на самом делеШуршит песок, кипит волна;Но здесь душа моя вступает,Как Персефона, в легкий круг,И в царстве мертвых не бываетПрелестных загорелых рук.

2.

Зачем же лодке доверяемМы тяжесть урны гробовойИ праздник черных роз свершаемНад аметистовой водой?Туда душа моя стремитсяЗа мыс туманный Меганон,И черный парус возвратитсяОттуда после похорон.

3.

Как быстро тучи пробегаютНеосвященною грядой,И хлопья черных роз летаютПод этой ветряной луной,И птица смерти и рыданьяВлачится траурной каймой —Огромный флаг воспоминаньяЗа кипарисною кормой.

4.

И раскрывается с шуршаньемПечальный веер прошлых лет;Туда, где с темным содроганьемВ песок зарылся амулет;Туда душа моя стремится,За мыс туманный Меганон,И черный парус возвратитсяОттуда после похорон.

В горячке соловьиной

Что поют часы-кузнечикЛихорадка шелеститИ шуршит сухая печкаЭто красный шелк горит.  Что зубами мыши точат  Жизни тоненькое дно —  Это ласточка и дочка  Отвязала мой челнок.Что на крыше дождь бормочетЭто черный шелк горит,Но черемуха услышитИ на дне морском: прости!  Потому, что смерть невинна  И ничем нельзя помочь,  Что в горячке соловьиной  Сердце теплое еще!

Борис Бобович

Вадиму Баяну

Ты Гималайскою громадойШагаешь к миру с палашомЧтоб по земному вертоградуЛизнул великий бурелом!

Ты разбуди ударом острымМедлительный поток временИ над взыскующим погостомЗмеиный соверши уклон!

И мир, страданьем утомленныйПродавший Бога за гроши,Введи в пророческое лоноСвоей сократовой души!

Твоя душа — поджар и нега,Она цветет, она горит!Над вёснами, над грудой снегаОна для нас — великий скит.

Какая радость кинуть жизниМедоточивый ворох словИ злым укусам укоризныШвырнуть в ответ железный зов!

О, если-б знать, что будет завтраО, если-б развернуть конецГде зреет пламенная жатваИспепеляемых сердец!..

21 авг. 1920 г.

Примечания

1

Первая часть с ярко измененным концом — во 2-м изд. «Радио».

2

Глиняная свистулька.