Голубая линия - Юрий Клименченко

В Наркомате Морского Флота, в отделе кадров, ему сказали:

— Поедете в Ленинград. В Балтийское пароходство. Не возражаете? Может быть, хотите что-нибудь другое?

В Ленинград! Сбывалась его мечта.

— Конечно, согласен. Я сам хотел просить вас об этом.

Необходимые документы выправили быстро, и в тот же вечер он сел в поезд Москва — Ленинград. За окном мелькали огоньки станций. Арам думал о том, что́ ждет его в этом далеком, но уже ставшим родным ему городе…

Зазвонил телефон. Капитан открыл глаза, взял трубку.

— Арам Михайлович, поднимитесь на мостик, пожалуйста, — услышал он голос помощника. — Через пять минут надо менять курс.

— Хорошо. Сейчас иду.

Капитан потянулся. Он все еще был во власти воспоминаний, так неожиданно нахлынувших на него. Да, давно это было… Разбрелись товарищи. Тогда еще никто из них не знал, что с ними будет. У всех разные судьбы… Овидий Ковалевский — кандидат наук, работает на берегу, Леша Башко — капитан, плавает на танкере Дунайского пароходства, Григорьев — на заводе, а Меджид Кардашев — начальник того самого Бакинского мореходного училища, в которое они когда-то вместе поступали…

Арам Михайлович натянул теплую куртку и по внутреннему трапу поднялся в рубку.

КАПИТАН ОГАНОВ

Как-то я встретился со своим старым приятелем — старшим механиком Иваном Федоровичем Куркоидом. Мы давно не виделись.

— Где плаваешь? На чем? — спросил я.

Иван Федорович удивился:

— Как где? Все там же. На «Аскольде».

— Здо́рово! Сколько же ты на нем? Лет двенадцать?

— Больше. С самой приемки, — с гордостью ответил механик, и я почувствовал, что он не искал других кораблей.

— Кто там капитаном теперь?

— Оганов. Знаешь?

Я не знал.

— Замечательный парень. Умница, с людьми умеет ладить, штурман отличный. Пожалуй, у нас такого еще не было…

Такая восторженная оценка в устах Ивана Федоровича звучала для меня странно. Я плавал с ним и хорошо знал, как критически он относился к своим капитанам. Почти всегда что-нибудь в них не нравилось Ивану Федоровичу. Сам прекрасный работник, влюбленный в свое судно и машину, он не прощал слабостей. Замечал их всегда и, не стесняясь, высказывал свое мнение.

Я позавидовал капитану «Аскольда». Приятно, когда о тебе так отзывается строгий, понимающий критик.

— Да, моряк он замечательный, — сказал Куркоид, отвечая на какие-то свои мысли. — Ну а ты где плаваешь?

Мы поговорили еще и разошлись.

Через несколько лет меня самого судьба свела с капитаном Огановым. Мы оба были приглашены на празднование дня рождения к одному моряку.

Пожалуй, меня постигло разочарование. Я предполагал увидеть пожилого человека в блестящей морской капитанской форме, с волевым подбородком, твердыми губами, загорелым, обветренным лицом. Конечно, это было ни на чем не основанное предположение, но, когда механик рассказывал мне о своем капитане, я почему-то представил его именно таким. А тут передо мной сидел молодой моряк невысокого роста, в отлично сшитом сером костюме, в скромном галстуке. Что-то восточное было в его лице. Черные спокойные глаза, черные, зачесанные назад, блестящие волосы, родинка на щеке, смуглая кожа. Когда он улыбался, то открывались хорошие белые зубы. Наверное, ему было лет тридцать с небольшим. Меня удивило, что такой молодой капитан уже несколько лет командует таким большим судном, как «Аскольд». Пароход поднимал десять тысяч тонн груза.

Прозвучали первые поздравительные тосты, подняли бокалы за хозяйку, и за столом начался общий, перескакивающий с темы на тему разговор. Я подсел к Оганову. Мне хотелось узнать его поближе. Скоро мы разговорились. У моряков всегда много общих знакомых на всех морях и океанах.

— Вы давно на «Аскольде»? — спросил я.

— Скоро семь лет.

— Сколько же вам было, когда вы приняли судно?

Арам Михайлович улыбнулся:

— Двадцать шесть или двадцать семь. Что — молодой, по-вашему?

— По-моему, для такого судна очень молодой, — откровенно сказал я.

— Возможно, вы и правы, но так складывались мои жизненные обстоятельства. Вот послушайте, если не будет скучно.

Мы отошли от стола и сели в кресла.

— Когда в сорок пятом я приехал в Ленинград после окончания мореходки — я кончил Бакинскую, — то сразу получил назначение третьим помощником на теплоход «Вильнюс». Я был в восторге. Такой красавец с развалистой «грудью», белый, чистый, большой! Но вы помните то время, после войны? Кадров не хватало, и меня почти сразу же послали в Англию на приемку нового судна, уже вторым помощником капитана. Видите, как быстро начал подниматься? Клянусь, я не виноват в этом, — засмеялся Арам Михайлович. — Такова была воля начальства. Приняли теплоход «Витязь». Но и на нем долго плавать не дали. Перевели на пассажирский «Белоостров». Он стоял на линии Ленинград — Лондон. Тут я впервые познакомился с перевозкой пассажиров. Совершенно специфическое плавание, другие требования, своеобразный быт. И знаете, мне понравилось. Я с удовольствием бы продолжал плавать на «Белоострове», но после отпуска меня послали на большой, такой же как «Аскольд», пароход «Владивосток».

Правда, я особенно не жалел. Мне хотелось в океан. Что же это за штурман, который все время «утюжит» одни и те же курсы в маленьких морях? Вы согласны? А «Владивосток» ходил в Штаты, пересекал Атлантику. Перевели меня туда с понижением. Опять я стал третьим помощником. Но зато судно!..

Оганов помолчал.

— Знаете, наверное, у каждого моряка есть свой шторм, который он помнит всю жизнь. Вот такой шторм я испытал на «Владивостоке». Впоследствии я попадал в разные штормы, но такого не было никогда.

Мы взяли руду из Поти на Балтимору. Полный груз. Ну вы представляете себе, что значит плыть в океане с рудой. Пароход становится тяжелым, плохо всходит на волну, сильно качается. Но пока все было хорошо. Погода стояла отличная. Когда оставалось миль пятьсот до берега, нас поймал ураган. Я не могу описать эту рассвирепевшую стихию. Огромные, как дома, волны катились на пароход, подминали его под себя, рушили все на своем пути, удары в борт напоминали артиллерийские залпы. Ветер валил с ног, ходить можно было только согнувшись, он ревел так, что леденело сердце… Все помощники собрались в рубке — спать было невозможно — и наблюдали за хаосом на передней палубе. Рядом боролся со штормом наш «систер-шип» — такой же, как «Владивосток», американский пароход. Его присутствие несколько подбадривало нас. Все-таки не одни. Спустя двое суток после начала урагана, когда я стоял на вахте, капитан Грешнер — он был, конечно, тоже на мостике — как-то вздрогнул и спросил меня: «Арам, ты ничего не слышал? Мне показалось, что где-то треснуло железо». Он был прав. Я тоже слышал какой-то странный звук, похожий на треск, но не придал ему значения. «Трап, наверное, волной сломало», — успокоил я капитана.

Но он не успокоился, прижал голову к стеклу и пытался что-то разглядеть на палубе. Потом он вышел на крыло и скоро вернулся: «Да… Так я и думал. Трещина у третьего люка. Давайте вызывать всю команду наверх. Будем связывать судно. Не то…» Он не закончил фразы, но я понял, что́ должно было последовать дальше. Объявили аврал. Капитан развернул судно кормой к волне, чтобы не так ломало. Мы пошли «связывать» пароход. У третьего люка, через всю палубу, к борту, змеилась черная, зловещая трещина. Она «дышала» и увеличивалась в размерах.

Мы обкрутили кормовую надстройку и все кнехты тросами и огромными «закрутками» старались стянуть трещину. В какой-то мере это удалось сделать. Нас все время накрывало волнами и грозило смыть в океан, но никто об этом, кажется, не думал.

Американец отдалился от нас. И то показывался, то исчезал за водяными горами. Когда мы кончили работать и мокрые поднялись на мостик доложить капитану, что все, что можно, сделано, кто-то из моряков испуганно спросил: «Ребята, а где же америкаш?» Все повернули головы туда, где совсем недавно находился американский пароход. Его не было. Он не успел даже дать «SOS», переломился и утонул. Со всей командой. В какие-то считанные минуты. Мы были потрясены и угнетены своей беспомощностью. Шли недалеко и ничего не могли сделать. Погибли моряки…

Так, кормой к волне, «Владивосток» продержался еще некоторое время. Погода начала улучшаться, волны уменьшились, тогда капитан повернул, лег на прежний курс, на Балтимору. Дошли благополучно. В этом рейсе я получил большой опыт настоящего океанского плавания.

Я плавал на «Владивостоке» до самой его сдачи Дальневосточному пароходству. На «Севастополь» я пришел уже старшим помощником. Вы опять скажете, что рано? Так уж получилось.

Вероятно, у вас тоже есть судно, к которому вы питаете особенные, теплые чувства, и капитан — ваш наставник и учитель. Ему вы обязаны своей практической хваткой, вам он доверял то, чего не доверял ни один другой капитан, он прививал вам чувство самостоятельности и уверенности в себе. Так? Таким судном был для меня пароход «Севастополь», по конструкции ничем не отличавшийся от моего предыдущего судна «Владивосток».