Очная ставка - Анна Клодзиньская

— Что это значит? — спросила она, изумляясь.

— Это значит, что в одной коробке находился обыкновенный сахар, в других — какой-то нейтральный, не имеющий никакой ценности порошок или жидкость, например дистиллированная вода.

На некоторое время воцарилось молчание. Ирена смотрела на обоих мужчин с возрастающим ужасом. Она была не в состоянии осознать услышанное. Выходит, Янек не только брал (даже в мыслях она не могла произнести слова «крал»), но и занимался мошенничеством!

— Видимо, поэтому… — Она не закончила фразу. «Нет, о попытке самоубийства я им не скажу».

— Вы хотели сказать, что поэтому он в конце концов и расхворался? — спросил Малевский.

— Совесть его заела, — буркнул Новак.

— Оставь, — осадил его заместитель председателя. Он взглянул на побледневшее, словно помертвевшее лицо Ирены, и ему стало ее жаль. — Вы ничего не знали об этом?

— Абсолютно ничего.

— Что ж, мне очень неприятно. Однако прошу вас понять ситуацию, в которой очутился кооператив. Нашим долгом было доложить обо всем прокурору. Мы сделали это только сегодня утром, так как я считал… надеялся, что пан Завадовский придет и все как-то выяснится, хотя что здесь можно выяснить! Никто из нас не имеет права выносить из учреждения ни грамма препаратов и сырья. В дополнение ко всему имело место мошенничество — иначе это трудно квалифицировать! — заслуживающее наказания. Впрочем, мы проверили, находились ли эти коробки на складе перед отъездом коллеги Лисовского. К сожалению, они поступили к нам только через две недели после его отъезда. Таким образом, вся ответственность за недостачу и подмену ложится на вашего мужа…

Доктор Балицкий приоткрыл дверь, взглянул на Ирену.

— Проснулся? — с тревогой спросила она: ей не хотелось, чтобы гости стали сейчас у мужа домогаться объяснений.

Врач отрицательно покачал головой. Посетители обменялись взглядами, после чего Малевский заявил:

— Похоже, что в настоящее время мы не сможем поговорить с паном инспектором. Думаю, в ближайшие часы здесь появится кто-то из прокуратуры или милиции. — Он взглянул на Ирену и после минутного колебания добавил с удивлением в голосе: — Знаете, никак не могу понять, как он мог это сделать и зачем! Может, у вас были какие-то долги и срочно потребовались деньги?

— Нет, у нас нет никаких долгов.

— Ну, тогда… — Он снова заколебался, посмотрел на нее исподлобья: — Ваш муж не наркоман?

— То, что я смог установить в ходе обследования больного, — вмешался доктор, — не навело меня на мысль об употреблении психотропных средств, во всяком случае частого, — добавил он.

— А вы, пани, ничего такого у мужа не замечали? — спросил еще раз Малевский.

— Я заметила бы, если бы это имело место, — отрезала Ирена.

— В таком случае… Я ничего не понимаю. Продавал он, что ли, это кому-нибудь? Вы, пани, уверены, что этих препаратов у вас нет дома?

Она помолчала, прежде чем ответить:

— Не знаю. Не искала, не было причины.

— Впрочем, — Малевский как будто сразу потерял интерес к делу, — это нас уже не касается. Этим займется милиция.

Как бы в подтверждение его слов раздался звонок.

— Я открою, — сказал Балицкий и вышел в прихожую. Вскоре он вернулся в сопровождении мужчины среднего роста, с продолговатым, слегка загорелым лицом, на котором выделялись внимательные, холодные глаза, такие черные, какие только можно вообразить.

— Капитан Полоньский, — представился новый посетитель коротко, — Я хотел бы побеседовать с паном Яном Завадовским. — Он окинул взглядом всех четверых, остановив его на женщине: — Пани Завадовская?

— Да. Но мой муж болен…

— Я его врач, — пояснил Балицкий. — У пациента коллапс, и пока не вижу возможности…

— Он в больнице или дома? — прервал офицер.

— Он лежит здесь.

— Тогда прошу проводить меня к нему. — Тон был вежливым, но решительным. Оба представителя кооператива «Новое будущее» поспешно попрощались и удалились, а оставшиеся трое вошли в спальню. Завадовский по-прежнему никого не узнавал, требовал «возвращения домой», пробовал вставать, искал что-то на одеяле и под подушкой. Капитан, понаблюдав за ним добрые четверть часа и обменявшись несколькими замечаниями с врачом, пытался побеседовать с больным, но безуспешно. Тогда он разыскал телефон и, соединившись с Дворцом Мостовских[5], проинформировал невидимого абонента о том, как складывается обстановка. Положив трубку, сообщил, что вскоре приедет врач из Главного управления гражданской милиции, специалист-токсиколог.

Балицкий с подозрением взглянул на капитана.

— Токсиколог? — повторил он. — Зачем?

— Затем, — возразил Полоньский, — что, но моей некомпетентной оценке, состояние здоровья больного указывает на то, что он принял какое-то токсическое средство, другими словами, это была попытка самоубийства или отравления, наконец, несчастный случай, но это должен решить врач-специалист.

Офицер не упустил из виду молниеносный обмен взглядами между Завадовской и Балицким. Он подумал, что они знают намного больше, чем ему сказали, но не стал распространяться на эту тему, а сел в углу комнаты и, вытащив из кармана газету, казалось, углубился в чтение. Таким образом он мог свободнее наблюдать как за больным, так и за теми двумя. Он ожидал не только токсиколога: из Главного управления милиции Варшавы выслали следственную группу для проведения обыска в доме Завадовских. Однако Полоньский сомневался, можно ли спустя несколько дней напасть на след по крайней мере десятой доли украденных препаратов, которые, вероятнее всего, далеко уплыли. Но он указал Балицкому на три возможные причины нынешнего состояния Завадовского, а след одной из них еще можно было бы обнаружить. Офицер милиции принимал также во внимание возможность симуляции потери памяти, установить которую мог только специалист.

К тому же он не знал доктора Балицкого. Ему было известно лишь, что тот является знакомым Завадовских. Именно так он представился, но этого было недостаточно. Полоньский не имел ни права, ни возможности проверить его профессиональные и моральные качества.

Человек вышел из трамвая, нахлобучил на голову старую, пропитавшуюся потом шляпу и плотнее закутал шею шарфом, так как резкий мартовский ветер стал хлестать мелким дождем. От остановки на Тарговой до дому немногим более пяти минут ходу. Он шел, с трудом протискиваясь сквозь толпу прохожих: здесь всегда была толчея, особенно под вечер.

В подворотне, как всегда, ожидала «клиентов» девица с первого этажа, беседовавшая с торговкой. Он знал их обеих. Старая продавала водку, у нее дома всегда имелось с десяток, а может и того более, бутылок, умело спрятанных под тахтой, шкафом и где только можно было, а теперь еще и в кафельной печи, потому как она перестала ее топить. Девица неохотно буркнула в ответ на его приветствие: «…вечер». Он никогда не давал ей подзаработать, поэтому и не представлял ценности. Торговка же быстро отошла в самый угол и оттуда бросала беспокойные взгляды на входившего. Это был «свой», он проживал в этом грязном, обветшавшем каменном доме уже более года, но, несмотря на это, вызывал в старой мошеннице ничем не объяснимый страх.

Он миновал женщин и стал подниматься на четвертый этаж. На лестнице было темно, лампочки, как всегда, кто-то разбил или украл. Но это не мешало ему, он мог попасть к себе с закрытыми глазами. Добрался до двери, расстегнул длинное помятое пальто и из внутреннего кармана пиджака достал ключи. Они были разной формы, умело выточенные.

Внезапно он вздрогнул, затем молниеносно обернулся, посмотрел наверх. Кто-то стоял несколькими ступенями выше и глядел на него. Он чувствовал этот взгляд.

— Это я, — произнес стоявший наверху. — Жду вас.

Он узнал голос, напряжение спало.

— Входи, — пробормотал хозяин. Он зажег свет в прихожей и старательно закрыл дверь на задвижку.

Меблировка квартиры была более чем скромной: железная кровать, небрежно застланная, белье на которой, видимо, давно не меняли, несколько стульев, шкаф с кирпичом вместо сломанной ножки, у окна стол, в углу какие-то коробки, сумки, узлы. Справа от прихожей — микроскопическая кухонька, там стояли так называемый «паучок», то есть две газовые горелки на ножках, рядом потрескавшаяся раковина с рыжими подтеками, несколько кастрюль, бутылки, тряпки. Ванная отсутствовала, общий туалет находился в коридоре.

Все, вместе взятое, производило убогое впечатление. Однако владелец этой норы, видимо, чувствовал себя в ней вполне уютно, поскольку на его лице пришелец не увидел смущения и не заметил каких-либо попыток навести относительный порядок. Наоборот, хозяин, сняв пальто, бросил его на кровать, шляпу кинул на пол, рукавом полинялого пиджака смел со стола газеты, крошки табака и несколько окурков.