Анна Иоанновна - Игорь Курукин

Казённые формулировки учебников расцветали в романах популярного в своё время сочинителя Валентина Пикуля с принципиально упрощённым до уровня анекдота восприятием прошлого. Под его пером государыня предстала бабищей, ни в чём не знавшей удержу:

«… — Колокол иметь на Москве желаю, — объявила однажды. — Чтобы он на весь мир славу моему величеству благовестил. Дабы всем колоколам в мире был он — как царь-колокол… — Баба ещё в самом соку была. Полногрудая. Телом крепкая. С мышцами сильными. На мужчин падкая. Чёрные, словно угли, глаза Анны Иоанновны сверкали молодо. Корявое лицо — в гневе и в страсти — оживлял бойкий румянец.

Не боялась она морозов, в свирепую стужу дворцы её настежь стояли. Платок царица повяжет на манер бабий, будто жена мужицкая, и ходит… бродит… подозревает… прислушивается. Иногда в ладоши хлопнет и гаркнет во фрейлинскую:

— Эй, девки! Чего умолкли? Пойте мне… Не то опять пошлю всех на портомойни — для зазору вашего портки стирать для кирасиров моих полка Миниха! Ну! Где веселье ваше девичье?..

Дралась же Анна Иоанновна вмах — кулаками больше, как мужики дерутся. И столь сильны были удары её, что солдата с ног кулаком валила. Зверья и дичи разной набивала она тысячами, удержу в охоте не ведая. Трах! — вылетали из дворца пули, разя мимолётную птицу. Фьють! — высвистывали стрелы, пущенные из окон (иногда и в человека прохожего).

— Ништо мне сдеется, — говорила Анна Иоанновна, собою довольная. — Эвон сколь здоровушша я, и промаха ни единого!»

Усилиями целого поколения учёных (Н.И. Павленко, Е.В. Анисимова, Н.Н. Петрухинцева и др.) в последние два десятилетия состоялось новое прочтение аннинского царствования как этапа в общем направлении исторического развития России.

Е.В. Анисимов в статье «Анна Иоанновна» (1993) показал, что императрица (пусть и необразованная, мелочная, грубая) умела властвовать и даже проводить реформы — хотя и не слишком удачные; ей пришлось лавировать между группировками, искать почву для компромисса с дворянством, урегулировать отношения с вчерашними противниками. Автор последовательно разоблачал миф о бироновщине как эпохе «засилья иностранцев», «торговли интересами страны», упадка экономики, массовых «правежей» недоимок и политических репрессий{21}. На страницах опубликованной историком в серии «Жизнь замечательных людей» биографии (2004) императрица предстаёт своеобразным порождением петровских преобразований: «При Анне не произошло никаких из ряда вон выходящих перемен, которые бы нарушили внутреннее равновесие сословных и властных интересов. Все проявившиеся и усилившиеся ещё при Петре Великом процессы и явления экономической, политической, социальной, культурной жизни России развивались по своим внутренним законам и корректировались правительством Анны Иоанновны в разумных пределах». Что же касается мздоимства, присвоения государственной собственности и прочих проблем в работе государственного аппарата — «кто из преемников и наследников Анны Иоанновны мог похвастаться, что победил эти пороки русской власти»?{22}

Н.И. Павленко не обнаружил принципиальных расхождений в промышленной политике Петра I и Анны Иоанновны — решения в этой сфере диктовались стратегическим курсом меркантилизма и экономической конъюнктурой. Историк счёл возможным говорить о «немецкой партии» при дворе, но ведущую роль в ней отдал Остерману, в связи с чем вновь предложил в вузовском учебнике переименовать «бироновщину» в «остермановщину», под которой следовало понимать уже весь период 1725–1741 годов{23}.

Н.Н. Петрухинцев впервые подробно исследовал намеченную в начале царствования Анны программу корректировки Петровских реформ, в том числе снижение налогов, либерализацию торговли, ослабление государственного пресса на национальных окраинах и расширение привилегий дворянского сословия. Т.В. Черникова осмыслила масштаб и направленность репрессивной деятельности Тайной канцелярии, явно преувеличенной современниками{24}.

Единственная изданная на Западе биография Анны Иоанновны представляет собой добросовестное собрание известий о жизни и делах российской императрицы, сделанное по опубликованным источникам, прежде всего по запискам иностранцев; его автор особо выделяет увлечение Анны и её придворных иностранными театральными постановками, музыкой и танцами{25}.

К настоящему времени опубликованы законодательство Анны Иоанновны и документы, связанные с её восхождением на престол в 1730 году{26}. Появились переиздания мемуаров современников Анны Иоанновны{27} и академическое собрание сделанных иностранцами описаний Петербурга 1730-х годов, расширяющих представление о повседневной жизни людей той эпохи{28}. Стала изучаться культурная жизнь аннинского двора, отнюдь не ограничивавшаяся известными шутовскими развлечениями{29}. Появились и диссертации молодых исследователей, посвященные проблемам правления Анны Иоанновны{30}.

В итоге в «большой» академической науке десятилетие 1730–1740 годов уже давно не выглядит кровавой аномалией, а фигуры на троне и вокруг него — морально разложившимися извергами. Неформальные институты (такие, как фаворитизм, гвардия, императорский двор) признаются вполне эффективными и достойными исследования — в рамках изучения «культурных механизмов» функционирования власти, представлений о ней в обществе и форм политического поведения — всего того, что называют «политической антропологией»{31}.

Но тщетно ещё в позапрошлом и прошлом веках историки указывали, что литературный образ аннинского царствования не соответствует действительности, что управляли государственными делами совсем не иностранцы, к тому же не представлявшие единой «немецкой партии»{32}. Похоже, изменить освящённую именами Ключевского или Пикуля (в зависимости от запросов публики) оценку эпохи уже невозможно. Единственным утешением может служить осознание роли писателя в деле исторического просвещения сограждан.

В современных сочинениях на историческую тему грозная царица — уже не бой-баба, а, в духе думы К.Ф. Рылеева, жертва рокового увлечения «презренным злодеем»:

«О, где найду душе покой?» —Она в раздумьи возопилаИ, опершись на трон рукой,Главу печально преклонила.«И в шуме пиршеств, и в глушиМеня раскаянье терзает;Оно из глубины душиВолынского напоминает!..»

Государыня, томимая «в плену своей страсти», не замечает «массовых арестов и разгула репрессий», хотя сама же возложила на Бирона «карательно-охранные функции», или предстаёт дочерью природы с «дивными очами из-под высоких бровей», наездницей-охотницей, изнемогшей под бременем непривычной власти{33}.