Саблезубый - Галина Валентиновна Чередий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Да все я поняла. Каждый раз талдычит это, пока трахает, пока под конец не раскисает и не начинает сюсюкать да соплями и слезам меня своими пачкать. Любит типа он меня, ага. Во все щели прямо. Роковая страсть у него: увидел и пропал. Сердце у него из-за меня болит. Да откуда у тебя сердце, мразь? У тебя хер и твои хотелки вместо него. Хоть бы ты сдох уже. Кончил и сдох. А я бы встала, подмылась и свалила отсюда в жизнь. Ту самую, которой у меня еще и не было. Работу бы нашла. Учиться пошла. На доктора. Мать бы от пьянства вылечила. И никто бы нам уже никогда не угрожал.
Жестокий укус в шею заставил меня вернуться из пространства, куда себя отправляла в такие моменты.
— На меня смотри! — навис Дмитрий надо мной. — На меня! Не смей представлять себе кого-то. Я тебя имею! Я!
И он сжал мое горло, начав толкаться с такой скоростью, что аж сипеть от натуги стал.
— Нравится тебе так, а? Нравится, шлюха? — сипел он.
О да, продолжай, дорогой! Мне так хорошо при мысли, что тебя от такого темпа может удар хватить. Инсульт, скажем, долбануть. И будешь ты лежать беспомощный, а все вокруг примутся глумиться над тобой. Потому что ты не только меня заебал, тебя все ненавидят.
— Через неделю на Кипр едем, — сообщил мне Вознесенский, что так и не откинулся, к сожалению. Хрипит вон, потный, вонючий, но живой. — У дочки свадьба там. Я тебя на этаж ниже поселю. Чтобы под рукой была. А то оставь тут, и всех охранников в постель перетаскаешь. Каждому дашь, да?
Дам, конечно. Хоть узнаю, как это, по своей воле. Для чего-то же другие бабы спят с мужиками. Не все же, как я, или из-за бабок. Есть и по любви. Или просто для удовольствия.
— Ты меня слышишь? — поднялся Дмитрий на локте и опять уставился мне в лицо. Протянул руку и принялся оглаживать щеки и губы. — Что же ты за девка такая, Катька? Смотрю на тебя и помираю. Крючит всего и душит. Я же все для тебя готов… все… А ты как мертвая. Слова лишнего не скажешь. Сама не дотронешься никогда. Убью ведь я тебя однажды. Убью реально.
— Ну началось снова! — закатила я глаза и вскочила с постели, желая смыть с себя все следы его прикосновений. — Ты домой когда?
— Дождаться не можешь, когда свалю? Обломайся! С тобой останусь сегодня!
Как же я это терпеть не могу! Еще и храп его слушать.
Бессонная ночь тянулась бесконечно. И только ранним утром я стала придремывать. Вознесенский поднялся в полседьмого, я лежала неподвижно, с закрытыми глазами и надеялась, что его с утра на секс не потянет. Он собрался, но еще минут пять стоял над кроватью, пялясь на меня. Ушел, хлопнула входная дверь, и я сорвалась на балкон при спальне. Вытащила припрятанную под креслом пачку сигарет и зажигалку и с удовольствием затянулась, слушая, как загудел внизу в гараже движок его тачки. Слушать, как он сваливает, — одно из моих малочисленных удовольствий. Как и покурить ему вслед, зная, как он ненавидит запах сигаретного дыма.
— Эй, Димасик, тормози! — услышала я со своего места голос матери. Судя по нему, она вдатая и сильно. Впрочем, как всегда.
— Ты охренела, курва старая?! Какой я тебе Димасик! — зарычал невидимый мне Вознесенский.
Я аж дымом подавилась. Мама, куда ты лезешь? Он же сейчас опять тебя избить прикажет. Как же, целого мэра-самодержца Димасиком назвать. Уже почти высунулась закричать ей, но тут почему-то приморозило на месте.
— Ну как же, зятек почти. Вон дочку мою любимую, красавицу, кровиночку дерешь. Родня почти, — мать засмеялась, и я поежилась от ее циничного тона. Я-то привыкла слышать ее слезливой и жалобной, утешающей меня, по возможности, и причитающей от страха.
— Ты чего приперлась, дура?
— Так это… деньжат бы мне. Хотела у дочки перехватить. А тут ты смотрю.
— Я тебе в этом месяце уже платил, отвали. Ты и эти не отрабатываешь.
Что?
— Так не хватает мне. Добавить бы.
— А за что тебе добавлять? Ты же дочь свою научить, как быть со своим благодетелем поласковей, не можешь. Как была бревно с глазами, так и осталась. Дождетесь, выкину вас, как мусор. Мало, что ли, девок свежих.
— Ну ты-то на мою Катьку запал. Запа-а-ал, не звизди, Димасик. Потому что она у меня брильянт!
— Кусок камня твоя Катька. Не одумается — выкину. Или вообще Кривому в его притон продам. Там ее быстро научат, как быть с клиентами ласковой да услужливой.
— Да не пенься ты. Слышь, а давай по новой твои амбалы меня чуть помнут, как в тот раз, в больничку положим. Катьку привезешь, я ей поплачусь, попрошу мать пожалеть. Мол, из-за ее упрямства мне страдать. Или там болячку мне страшную придумаем. Чтобы денег много надо. Она тогда расстарается, вот увидишь.
Сигарета выпала у меня из пальцев. Как же так, мама? Как так?
— Тихо ты, идиотка бухая! — шикнул на нее Вознесенский. — В машину быстро села!
Я поднесла трясущуюся руку к лицу, тупо глядя на нее, и перед глазами все расплывалось. Моя реальность расплывалась. Выворачивалась наизнанку. Как. Же. Так?
— Катерина Олеговна! У вас все в порядке?
Марат вывел меня из ступора, появившись на балконе. Проморгавшись, я поняла, что дико замерзла. Ведь вышла на балкон в одном халате и сижу тут черт-те сколько.
— Кать, что, сильно лютовал в этот раз? — спросил охранник уже тише. — Смотри, синяя ты уже вся, застыла. Заболеешь, он нам всем таких пистонов навставляет. Иди внутрь.
Я медленно поднялась и зашла в спальню.
— Давай ванну наберу горячую, — продолжил суету Марат.
Я глянула на дверь. Второго надзирателя, Алексея, редкого гада, кстати, не было видно. Торопливо подбежала к сейфу в стене и открыла его. Загребла пятерней, как мусор, кучу украшений и подскочила к мужчине.
— Марат, ради бога, помоги мне свалить отсюда! — зашептала ему в ухо, запихивая сверкающее содержимое ладони в его карман.
— Сдурела! — шарахнулся от от меня. — У меня семья, дочери вон. Вознесенский нас закопает, если тебя упустим.
— Умоляю! — плюхнулась я на колени. — Если твою дочь так… на мое место…
— Не смей! — шипел он на меня. — Что я могу, Кать? Ну чего тебе
