Империя: чем современный мир обязан Британии - Ниал Фергюсон

Кобден считал, что ни торговля, ни распространение британской “цивилизации” не нуждаются в насаждении посредством имперских структур. Действительно, силой нельзя достичь ничего, если она входит в противоречие с законами глобального свободного рынка:

Что касается нашей торговли за границей, то ей нельзя ни содействовать, ни воспрепятствовать ей силой. Иностранцев приводит на наш рынок не страх перед нашей мощью либо искусство британских дипломатов, их не гонят сюда наши флоты или армии, и в столь же малой степени влекут их нежные чувства к нам, поскольку принцип “в торговле нет места дружбе” одинаково применим и к нациям, и к людям. Торговцы из Европы, как и из остальных частей мира, шлют свои суда в наши порты, чтобы нагрузить их плодами наших трудов, руководствуясь исключительно собственными интересами. Тот же самый порыв влек все народы… в Тир, Венецию и Амстердам, и если… найдется страна (что весьма вероятно), чьи хлопковые и шерстяные ткани будут дешевле, чем таковые из Англии и остальных частей света, то туда (даже если эта страна будет лежать в самом далеком уголке планеты) соберутся все торговцы Земли, и никакая власть, никакие флоты или армии не уберегут Манчестер, Ливерпуль или Лидс от судьбы своих некогда гордых предшественников в Голландии, Италии и Финикии.

Таким образом, в империи нет никакой нужды, торговля может сама о себе позаботиться, и этот подход верен и в отношении всего остального, включая мир во всем мире. В мае 1856 года Кобден заявил даже, что “придет радостный день, когда у Англии не останется ни акра земли в континентальной Азии”.

Однако общим местом в такой аргументации было и остается предположение, что выгоды от международного обмена следовало получить, не строя для этого империю. Но возможна ли глобализация без канонерок?

Стало почти общепринятым мнением, что нынешняя глобализация имеет много общего с интеграцией мировой экономики в десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне. Но что значит это слово — глобализация? Значит ли оно, как подразумевал Кобден, по сути экономическое явление, когда свободный обмен предметами потребления и товарами “объединяет человечество узами мира”? Или свободной торговле нужна политическая опора?

Левые противники глобализации, естественно, расценивают ее не иначе, как последнее проявление чертовски живучего международного капитализма. А либеральные экономисты сейчас соглашаются в том, что увеличение экономической открытости поднимает жизненный уровень, несмотря на то, что всегда будут проигравшие (когда в международное соревнование вовлекаются прежде привилегированные или защищенные социальные группы). Экономисты и историки экономики заостряют свое внимание на движении товаров, капитала и трудовых ресурсов. О движении знаний, культуры и институтов они говорят реже. Они уделяют больше внимания тому, как может правительство, отказываясь от вмешательства в различные сферы, облегчить глобализацию, чем тому, как оно может подтолкнуть ее. Растет и оценка важности для международного движения капитала таких правовых, финансовых и административных институтов, как верховенство закона, надежные кредитно-денежные режимы, прозрачные финансовые системы и некоррумпированная бюрократия. Но что вызвало повсеместное распространение западноевропейских типов таких институтов?

В редких случаях (самый очевидный случай — Япония) это было сознательным, волевым подражанием. Но в большинстве случаев европейские институты насаждались силой. Теоретически в международной системе многостороннего сотрудничества возможна спонтанная глобализация, как предполагал Кобден. Но она может явиться и результатом принуждения, если держава, занимающая господствующее положение в мире, исповедует экономический либерализм. Сразу приходит на ум империя — конечно, и Британская империя тоже.

Сегодня главные препятствия для оптимального распределения труда, капитала и товаров в мире — это, во-первых гражданские войны и коррумпированные, плюющие на закон правительства, которые обрекли на десятилетия нищеты народы множества африканских стран, лежащих южнее Сахары, а также в Азии, во-вторых, нежелание Соединенных Штатов и их союзников “проповедовать” или практиковать свободную торговлю либо делать что-то выходящее за рамки незначительной доли собственных гигантских ресурсов на программы экономической помощи. Британская империя, напротив, на протяжении большей части (хотя, как мы увидим, не всей) своей истории, действовала примерно на четверти мировой суши как относительно некоррумпированное учреждение, насаждающее свободный рынок, верховенство закона, защищающее инвесторов. Также англичане посредством “фритредерского империализма” много сделали для поощрения принятия этих принципов странами, которые не принадлежали к империи, однако находились в орбите ее экономического влияния. Другими словами, на первый взгляд кажется, что империя, увеличивающая благосостояние всего мира, была благом.

Конечно, против Британской империи можно выдвинуть много обвинений, и я не стану их игнорировать. Я не утверждаю, как это делал Джон Стюарт Милль, что британское правление в Индии было “не только самым чистым в намерениях, но и одним из самых благотворных из когда-либо известных человечеству”. Я не утверждаю, как это делал лорд Керзон, что “Британская империя избрана самим Провидением в качестве самого значительного орудия насаждения добродетели, которое видел мир”. Я не говорю также, как это сделал генерал Смэтс, что это была “самая обширная система организованной человеческой свободы, которая когда-либо существовала в истории”. Империя никогда не была настолько бескорыстной. В XVIII веке британцы столь же рьяно приобретали рабов и эксплуатировали их, как впоследствии стремились искоренить рабство, и намного дольше они практиковали расовую дискриминацию и сегрегацию в формах, которые сегодня мы считаем отвратительными. Когда империи бросили вызов (в Индии в 1857 году, на Ямайке в 1831 и 1865 годах, в Южной Африке в 1899 году), ее ответ был жестоким. Когда разразился голод (в Ирландии в 40-х годах, в Индии в 70-х годах XIX века), ее ответ был равнодушным, в какой-то мере влекущим позитивную вину. Даже когда они обратились к изучению восточных культур, возможно, они тонко очернили их.

И все же факт остается фактом: ни одно сообщество в истории не сделало больше для свободного перемещения товаров, капитала и труда, чем Британская империя в XIX — начале XX века. Ни одно сообщество не сделало больше для распространения в мире западного права и государственного управления. Если охарактеризовать все это как “джентльменский капитализм”, мы рискуем преуменьшить масштаб — и новизну — достижений в сфере экономики, а если подчеркнем “декоративный” характер британского заморского правления, то упустим из виду абсолютно поразительную неподкупность администрации. Не одна только моя семья извлекла выгоду из всего этого.

Трудность оценки достижений Британской империи состоит в том, что эти достижения рассматриваются как нечто само собой разумеющееся — в отличие от ее грехов. Однако давайте представим себе мир без империи. Да, вообразить, на что походил бы мир, не случись Французской революции или Первой мировой войны, вполне возможно, но вот представить себе современную историю без Британской империи я не в силах.

В первой половине 2002 года я ездил по свету, посещая руины империи, и постоянно поражался ее вездесущей творческой силе. Мир без империи — это мир без изящных бульваров Вильямсбурга и старой Филадельфии; мир без осевших уже оборонительных стен Порт-Ройала на побережье Ямайки; вообразить мир без империи — это значит вернуть бушу великолепный горизонт Сиднея; сровнять с землей душную приморскую трущобу, коей является Фритаун (Сьерра-Леоне); снова наполнить алмазами “Большую дыру” в Кимберли[7]; уничтожить миссию в Курумане; спустить город Ливингстон вниз по водопаду Виктория (который, конечно, вернул бы себе имя Моси-оа-Тунья). Без Британской империи не было бы ни Калькутты, ни Бомбея, ни Мадраса: индийцы сколько угодно могут их переименовывать, однако они остаются городами, заложенными и построенными англичанами.[8]

Конечно, заманчиво думать, что вышеперечисленное все равно бы рано или поздно явилось на свет. Возможно, железные дороги были бы изобретены в другой стране Европы, а подводные телеграфные кабели проложены кем-то еще. Возможно, как утверждал Кобден, и торговля поддерживались бы в тех же объемах без вмешательства агрессивных империй. Возможно даже, что великие переселения, преобразовавшие культуру и облик целых континентов, каким-нибудь неведомым образом все-таки бы произошли.