Лица - Михаил Грешнов

- Зачем?

- Понять, узнать.

- Разве мы знаем мало?

Ленг не ответил. Ночь действовала на него успокаивающе.

Не хотелось ничего доказывать, спорить. Впереди ждала работа, и Ленг знал, что будет работать.

Заговорила Стеша:

- Не понимаю я многого в жизни. Все заняты, все спешат. Выдумывают разные сложности, ужасы. Бомб навыдумывали и до сих пор не каются. Я читала про того американца, который бросил первую атомную бомбу, он сошел с ума. Или вот: гоняются за премиями, за дорогими машинами...

Замолкла в раздумье. Ленг тоже думал над сказанным. Мог бы добавить, что в сутолоке люди редко находят друг друга, редко говорят от души и редко понимают друг друга.

Стеша заговорила опять:

- Что же делать нам, незаметным людям, как жить? И где она, жизнь, обыкновенное счастье? Не машинное, как понимают многие, проносящееся на скоростях, а человеческое: любовь, например, нежность. В романах, может быть, в песнях?

Ленг слушал, примеривал сказанное к себе. Под пятьдесят ему, а нет у него ни семьи, ни дома - бродяжья жизнь.

Женщина перестала говорить, всхлипнула. Секунду стояла тишина, густая, плотная: тишина ночи. Ленг тронул Стешу за плечи, приблизил свое лицо к ее лицу.

- Ничего не поделаешь, - сказал он. - Такая уж она есть, жизнь, немножечко сумасбродная.

Понял, что не убедил Стешу, и замолчал.

...У Ивановны обострилась болезнь - астма, и Стеша увезла ее в воскресенье в больницу.

- Ты уж тут как-нибудь, - наказывала старуха Ленгу. - Соседка тебе сготовя, Никитишна, с голоду не помрешь. Дом соблюдай. Замок вешай, когда уходишь.

Стеша сказала:

- До следующей субботы.

Ленг проводил взглядом машину, пошел по берегу.

Все девять лиц были срисованы им в блокнот. Но этого мало. Ленг изучал каждую морщинку на камне, старался представить, какие эти люди были живыми, что чувствовали, что видели. Например, воин со строгим лицом или одноглазый с искаженным ртом - от боли, от гнева?.. Переходя с места на место, приглядываясь, художник старался понять, что происходило в долине, и одновременно настроить себя на работу.

Удалось ему то и другое. Догадаться, что это воины, было нетрудно - дорога знала немало сражений во время Кавказских войн. Удивляет, что лица повернуты в одну сторону - вверх по реке. Войско уходило на юг, отступало? Да, отступало, и в панике. Ярость и страх на лицах в пользу такого предположения. Другое дело, что думал каждый из воинов, что говорил в этот случайно запечатленный миг. Здесь требовалась от художника интуиция, проникновение в душу каждого воина. Это придет во время работы, когда Ленг будет писать и одновременно читать мысли, которые подскажет ему каждый портрет.

Обратно в поселок Ленг почти бежит, подстегиваемый жаждой работы. Скидает куртку, швыряет у порога, не глядя куда. Устанавливает мольберт, придвигает полотна, краски.

- Начнем!..

Солнце заглядывает в окна, комната полна света.

Ленг набрасывает штрихи на полотно.

Пишет он сотника - так во всяком случае он думает, - в каждом войске есть средний командный состав. Пусть будет сотник - так назовет его Ленг, хотя бы в отличие от других воинов. Этот человек страшен: с вытянутым лицом, с дубовой челюстью.

- Жесток, - характеризует его художник. - Непримирим!

Лицо багрово от гнева, уши торчком.

Больше красного, желтого, черноты под глазами, смерти в зрачках. Беспощаден так же, как к нему будут беспощадны: за поражение он рассчитается головой.

Еще желтизны. Под маской ярости у него страх. От крика он багров, от страха бледен. Все это перемешано, и все это надо показать, подчеркнуть.

- Слова мне твои нужны. О чем ты?.. - спрашивает Ленг. Пишет, пишет. Не положит кисть, пока сотник не закричит в ярости. Что он может кричать? "Стойте! - думает Ленг, выписывая складки на щеках, жилы на лбу. - Стойте, собаки!.."

Вечер прерывает работу. Но когда Ленг, отложив кисть, выходит из дому, идет по улице - все это машинально, - лицо сотника перед ним, в шрамах, буграх и в страхе.

На следующее утро он пишет одноглазого - склоненное лицо, кровь на щеках. Человек сломлен, может только стонать.

Так его и пишет художник - в безнадежности, в безразличии. Дальше лицо строгого воина. Может, единственное, которое не глядит на юг. Воин остановился, смотрит, наверное, на товарищей. Может, увещевает их. Этот может обороняться опора войска.

Еще и еще лица. Дни в труде от рассвета до вечера - второй день, третий. Не всегда получается у художника и не все. Устает?

Бросает кисть, идет на реку. На турецкий мост. Здесь останавливается, вслушивается. Шумит вода. К этому Ленг привык. Вслушивается в прошлое. Оглядывает Батарейку - поляну. Оттуда по отступающим бьют пушки. По мосту, по живым людям. Невольно Ленг заглядывает под мост. Видит кладку, сделанную на века, опору. Где люди, которые ее сложили? И где другие, которые бежали по дороге и по мосту? И те, которые расстреливали их картечью? Какой ужас, думает Ленг. Все войны от фараонов Джосера, Хеопса до Цезаря, Наполеона, Гитлера кровь и страдания!

Черная речка катит воды из мрачной теснины. Воды кажутся черными, и камни на дне реки черные. Можег, от запекшейся крови?.. Ленг стоит на мосту полчаса, час - пережить все, что здесь когда-то происходило.

Может, думает он, это Мухаммед-Амин? Вглядывается в лицо полководца - первое лицо, которое появилось у него на холсте и которое позже они рассматривали со Стешей. Наместник Шамиля, получивший имя Амин-Верный от своего покровителя. Но он проиграл сражение, войско бежит. Может быть, он проиграл сражение раньше - из-за жестокости, корыстолюбия? Горцы отвернулись от него, как уже отвернулись от Шамиля. Кому Амин даст теперь ответ за потерянные войска? Турецкому султану, англичанам, которые обещали помощь в войне? Он еще кричит, Амин, командует, старается удержать власть, властолюбивый старец. Но он ничего не знает. Знает история. Шамиль уже сдался на милость победителей и прекратил борьбу. Сдастся и он, Амин. И впереди, за хребтом, - Кбаада, Красная Поляна, где все будет кончено, последний изможденный воин бросит оружие...

Дома Ленг пишет. Когда наступают сумерки и работать нельзя, думает о Стеше.

Все в ней кавказское - в характере, в облике. Хрупкие, почти детские плечи, руки. В то же время - сила и гибкость в движениях. Ветры ее не сломят, чужая рука не скрутит. "Не задалася у нее жизня, - рассказывает Ивановна. - Замужем была Стешка, и расходилась, и отбивалась от всех ветров. С ее красотой - как не отбиваться?" Не задалась судьба. Так у кого она удается, думает Ленг, особенно женская?

Всего, однако, не передумаешь. С утра опять работа. Опять работа.

На стенах шесть портретов. Семь. Восемь.