Белый слон - Александр Рубан

Но — чёрт тебя подери, белый слон! Из-за тебя я иногда ощущаю себя самозванцем, в принципе неизлечимым проснутиком, ловко подделавшим свой альфа-ритм, как в старину подделывали документы…

Ника перестала почмокивать, вздохнула и потёрлась щекой о моё плечо. Щека была мокрая.

— Доброе утро, сластёна, — сказал я.

Она открыла глаза, опять зажмурилась, промаргивая слёзы, и снова вытерла их о моё плечо.

— Святые сновидцы! — проговорила она жалобно и немножко хрипло. — Было так вкусно, а теперь — в «молочку»… Давай не пойдём, а?

— Давай, — согласился я. Была уже почти половина девятого.

— Но ведь ты же есть хочешь?

— Нет, — сказал я. — Не есть.

— А чего тогда?

— Вот чего… — Я повернулся на бок, привлек её к себе и стал собирать губами оставшиеся слезинки.

— Опоздаешь! — прошептала она. — У меня «окно», а ты опоздаешь…

Я не стал объяснять. Успею. В конце концов, возьму да и позвоню в контору из штаба резерва. И даже не лично позвоню, а попрошу полковника, чтобы он позвонил. Пускай хозяин сам выплатит Нике всё, что мне причитается, и пускай сам переоформит наши акции на льготные (для семей офицеров действующей армии) дивиденды. А козлом я его обзову потом, когда вернусь.

Я вернусь.

Глава 2. Поднимается ветер

Райкомрез полковник Включенной не принимал — и это было странно. В день призыва командир резерва обязан принять любого ветерана Миротворческих Сил с любой просьбой. Выполнить или не выполнить просьбу — это уже другой вопрос. Но принять меня он обязан. Я — ветеран, сегодня — день моего призыва, и до времени явки осталось чуть меньше часа.

Но его высокоблагородие не принимал.

Я выразил своё неудовольствие адъютанту — щеголеватому, по-воробьиному шустрому и суетливому подпоручику, которого я невзлюбил с первого взгляда. И не зря: в конце беседы чижик-пыжик в аксельбантах присоветовал мне зайти в кабинет № 20.

Мразь!

Чтобы я, боевой офицер МС, пополз ТУДА с жалобой на моего командира?.. Я даже задохнулся, не находя, что ответить, вышел из приёмной и (благо, что был в штатском) ахнул дверью так, что загудело на весь штаб.

Сволочь. Все адъютанты — сволочи.

Дойдя скорым шагом до лестницы, я несколько успокоился. Не принимаешь — не надо. Обойдусь. В контору я, в конце концов, могу написать. А вот зайти в ТОТ кабинет действительно стоит: пускай ОНИ поставят на письме свою отметку, и в таком вот виде я пошлю письмо хозяину. Тогда он никуда не денется — и выплатит, и переоформит, как миленький.

Может, чижик-пыжик именно это и имел в виду? Что ж, может быть, и так. Всё равно гаденыш. Холуй.

Я медленно спустился на второй этаж, всё ещё размышляя: стоит ли? Чем реже ТУДА заходишь, тем совесть чище…

Особый отдел был в другом конце коридора, за поворотом, а перед поворотом усматривалось некоторое скопление резервистов. Как и я, никто из них не был экипирован, и все мы пока пребывали в одном и том же звании штатский. И каждому, похоже, зачем-то понадобилось ТУДА, поскольку скопление являло собой подобие очереди. Странно.

Слишком много странного сегодня в штабе. Пустой, аж гулкий первый этаж — не бывает такой пустоты на хозяйственном этаже в день призыва. Ни очередей, ни беготни с пакетами, ни командирского рыка из-за дверей на третьем, начальственном — словно никто и не транслировал повесток сегодня ночью. Ни одного автобуса на огороженной стоянке возле штаба, ни одного тягача с боевым довольствием, ни одного фургона с вещевым и сухпайками. Конечно, их надлежит подгонять за два-три часа до отправки — но обычно подгоняют загодя. И очередь ТУДА… Ладно, с этим разберёмся. Наконец, почему-то запертый актовый зал — он же гипнотренажный.

Проходя мимо двери с табличкой «14», я ещё раз подёргал ручку. Дверь была заперта. И такая тишина внутри, что одно из двух: либо там ни души, пыль на пультах и дохлые тараканы в углах, либо наоборот — в битком набитом зале идёт глубокий инструктаж. Самый глубокий, на грани комы — когда инструктируемый не то что не храпит, а почти и не дышит.

Я выпустил ручку двери с табличкой «14» и снова посмотрел в ТОТ конец коридора, где перед поворотом переминались с ноги на ногу мои сослуживцы в штатском. Узнал моего заместителя, поручика Самохвалова. Узнал командира первой полуроты, капитана Рогозина. Кажется, узнал штаб-майора Проценко и его адъютанта, прапорщика Станкового. И ещё были знакомые фигуры из нашего дивизиона, в том числе — несколько рядовых. Последние старательно изображали непринуждённость, поскольку тоже были в штатском.

Заметив толстый бритый затылок над круглыми, обтянутыми ватником плечами, я вздрогнул. Затылок явно принадлежал моему денщику, сержанту по фамилии Помазанник, который за глаза величал меня «нашим благородием», с глазу на глаз Витенькой, при подчиненных Виктором Георгиевичем и лишь в присутствии высокого начальства снисходил до уставных «господин капитан» и «капитан Тихомиров». Сержант был непривычно молчалив, подчёркнуто смиренен и демонстративно не вникал в беседу господ офицеров — держась, однако же, поближе к ним, а не к рядовой братии.

Впрочем, беседа господ офицеров состояла лишь из переглядываний и жестов. Переглядывания были осторожны, а жесты — скупы и маловразумительны. Не из-за Помазанника, разумеется, а из-за близости ТОГО кабинета.

Странно, что мой денщик оказался тут — и даже более чем странно. Ибо нечего ему тут делать, а надлежит ему пребывать в закрытом СОНАТОРИИ «Ключи», на принудлечении. Не далее как месяц тому назад сержант резерва МС гражданин Помазанник загремел туда по назначению Копыловской райинспекции Консилиума. Спустя две недели назначение было подтверждено инспекцией округа, и эта окончательная информация (вместе с фамилией моего нового денщика) была тогда же сообщена мне — как обычно, во сне, по военной трансляции.

И о Рогозине белый слон, помнится, говорил мне что-то печальное. Правда, в личном сне говорил, но всё равно…

Короче говоря, я понял, что мне расхотелось присоединяться к очереди, явно обречённой на какие-то неприятности. До времени явки (я посмотрел на часы) добрых полчаса — тридцать четыре минуты, если быть точным. Буду-ка я лучше точным. Явлюсь-ка я лучше вовремя.

Нет, в самом деле: на кой мне ТУДА? Поставить отметку в письме? Так ведь оно, между прочим, ещё не написано…

Обойдусь без отметки. Напишу в самолёте. Или, ещё лучше, не буду я ничего писать, а приснюсь хозяину оттуда, с места событий. Строго и сдержанно приснюсь — верхом на моём белом слоне, но без «козла» и прочих оскорблений, никак не совместимых с образом боевого офицера, ветерана двух миротворческих акций и уже участника третьей, а в мирной жизни — скромного и весьма одарённого (хотя хозяин этого не понимает) дизайнера-инструментальщика…