Мама на войне - Валентина Иововна Дмитриева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самих сражений на страницах рассказа нет, но их страшные отголоски доносятся до петербургской квартиры Юрьевых в виде писем от мамы. Любая война — это покалеченные тела, раны, страдания. Война — состояние противоестественное, подчёркивает писательница каждой строкой. Вместе с тем превыше любых физических мук оказываются воля человека и стремление его к свободе.
Маленькие герои Дмитриевой успешно выдерживают жестокий экзамен, устроенный жизнью. Сначала их детская фантазия рисует боевые операции как увлекательную игру: гарцующие на конях генералы в мундирах и с саблями, команда «пиф! паф!», гром музыки, развевающиеся знамёна. Но суровая правда маминых писем отрезвляет чуткие к чужой боли ребяческие души. В печку летят раскрашенные фигурки генералов — да здравствует «полное разоружение и вечный мир»! Рассказ воспитывает чувство сострадания к несчастью людей, какой бы национальности они ни были…
Валентине Иововне Дмитриевой выпал долгий век. Родившись при крепостном праве, она скончалась после второй мировой войны, в 1947 году. Более четверти столетия провела она в Воронеже. Здесь созданы повести «Гомочка», «Митюха-учитель», «Друзья детства», рассказы «Горюн», «Димка» и многие другие.
После 1917 года Дмитриева переехала в Сочи, где и похоронена. На склоне лет ей довелось встретиться и подружиться с Николаем Островским, автором знаменитого романа «Как закалялась сталь». В домике, где протекали последние годы престарелой писательницы, теперь отдыхают в курортный сезон литераторы — так распорядилась своей собственностью покойная владелица. На домике установлена в честь Дмитриевой мемориальная доска.
Но нет лучшей памяти о художнике, чем его произведения. Книги В. И. Дмитриевой учат нас быть не только умными, но и добрыми, честными, упорными в достижении светлых целей. И сама писательница, и её юные герои продолжают оставаться нашими современниками.
Олег Ласунский
МАЛЫШ И ЖУЧКА
I
Когда мать Малыша, Федосья, привела его в первый раз в школу, учительница с удивлением сказала:
— Какой маленький! Сколько же ему лет?
— Седьмой годок пошёл, — сказала Федосья.
Учительница покачала головой:
— Нет, матушка, я не могу его принять. У нас в школе и так тесно, большим места нет, а вы ещё младенцев будете приводить. Куда я с ним денусь? Нет, не могу!
— Прими, пожалуйста! — просила Федосья. — Что делать, родимая, уж очень мне с ними трудно! Муж у меня помер, осталась я сиротинкой, а детей-то семеро, мал мала меньше, да все девочки. Просто голова кругом идёт! Ну, девчонок-то я за дело посажу, а вот этот озорник останется один да и вертится под ногами. Прими, Анна Михайловна, пусть он хоть у тебя позаймётся!
Анна Михайловна молчала и глядела на Малыша. Он стоял перед ней такой крошечный, в рваном полушубке, с огромной, должно быть отцовской, шапкой в руках и серьёзно глядел на неё своими большими серыми глазами. Нос пуговкой смешно торчал кверху; белые, как лён, волосы завивались кудряшками.
— Да что же я с ним делать буду? — сказала она, улыбаясь. — Ведь он, я думаю, и говорить-то ещё не умеет!
— И, что ты, родимая! — воскликнула Федосья. — Ты не гляди на него, что он мал, — он шустрый такой, беда! А учиться страсть охотится, всё пристаёт: «Мамушка, отведи меня в школу!» Ну, Федюня, — обратилась она к Малышу, утирая ему нос пальцами, — что же ты молчишь? Поговори с тётенькой, а то, вишь, она думает, что ты у меня немой!
Малыш потянул в себя носом, махнул шапкой и сказал:
— А у меня Жучка есть!
— Это ещё что за Жучка? — смеясь, сказала учительница.
— Да это он про собачку, — отвечала за него мать, ободрённая тем, что учительница развеселилась. — Собака у нас, Жучка, и собачонка-то дрянная, а вот, поди ты, привязалась, так за ним и бегает! Водой не отольёшь!
— И вовсе не дрянная! — обиженно возразил Малыш. — Она хорошая! И служить умеет и… Да вон она!..
И Малыш показал на окно, в которое с улицы заглядывала косматая, вся в репьях, с взъерошенными ушами собачья морда.
— Ишь, сидит! — с удовольствием сказал Малыш. — Это она нас дожидается! Эй, Жучка!
И, к ужасу своей матери, он вдруг засвистал что было сил.
— Ах ты озорник! Ах ты разбойник! — засуетилась мать. — Что ты делаешь, озорник? Что о тебе тётенька-то подумает? А? И в школу не примет.
Но Анна Михайловна смеялась до слёз и над Малышом и над его Жучкой, которая на свист хозяина отвечала с улицы радостным лаем.
Посмеявшись, она сказала:
— Ну хорошо, так и быть, присылай его в школу. Вот я его вышколю!
— Хорошенько его, Анна Михайловна, чтобы не озорничал! Слышишь, Федюнька, в школу будешь ходить к тётеньке!
— Ну, что ж! — согласился Малыш, опять потянув носом.
— Учись хорошенько, слышишь? Да поблагодари ещё, что она тебя учить будет. Слышишь?
— Слышу небось!
Они вышли.
Жучка с радостным визгом бросилась к ним и первым делом облизала Малышу всю рожицу.
Анна Михайловна, стоя у окна, слышала, как он говорил ей, нахлобучивая на голову шапку:
— Ну, Жучка, я в школу поступил! Ты теперь ко мне не лезь!
Жучка от восторга перекувырнулась и с громким лаем помчалась по улице, а Малыш, заложив руки в карманы, важно выступал вслед за матерью, и его крошечную фигурку чуть видно было из-под лохматой отцовской шапки.
II
Когда на другой день Малыш явился в школу со своей верной Жучкой, ученики встретили его смехом и шутками.
— Гляди-ко, братцы, великан какой. Ай да богатырь! А шапка-то, шапка-то, словно у Ильи Муромца! И собака с ним… Вот так собака! Ха-ха-ха!
Малыш не обращал внимания на эти насмешки и только фыркал носом. Пусть их смеются! А ну-ка, у кого из них есть такая собака, как Жучка? И шапка тоже ничего. Её ещё покойный батя носил — хорошая шапка, тёплая, из овчины. А что он сам маленький, так это не беда — ещё вырастет!
Но Анна Михайловна вступилась за Малыша.
Анна Михайловна молчала и глядела на Малыша.
— Не смейте обижать Малыша! — прикрикнула она на насмешников. — Маленьких обижать нельзя.
— Ты, тётенька, его с девочками посади! — посоветовал кто-то из самых отчаянных шалунов.
Все опять засмеялись.
— А вот я тебя самого сейчас к доске посажу! Вот и стыдно будет одному у доски сидеть. Большой, а шалишь!
