Куда уходит кумуткан - Евгений Рудашевский

Первое время после возвращения из Улан-Удэ Ирина Викторовна с сыном жила у отца, в микрорайоне Солнечный. Устроившись администратором в приют, она с Максимом переехала в съёмную комнату на Лисихе. Но вскоре они опять вернулась в Солнечный — мама сошлась с новым мужчиной. Им стал Жигжит, отец Аюны.

— Опять-двадцать-пять, — вздохнула бабушка, узнав об этом.

Дедушка только махнул рукой. Устал спорить с дочерью о её мужчинах. Он был наслышан о Жигжите — шамане[11] из древнего бурятского рода, всю жизнь прожившем на берегу Байкала, а теперь переселившемся в Иркутск.

Обратиться к тибетскому врачу посоветовал именно Жигжит. Он хорошо знал Никиту и доверял ему. Собственно, Никита в своё время познакомил его с мамой Максима.

Жигжит тоже был врачом, но брался лечить только сложные заболевания. Говорил Максиму, что в болезнях человека виноваты злые духи — они мстят ему за грехи или пакостят из обыкновенной вредности.

— Духов нужно задобрить. Сделать им подношение или накормить кровью барашка, тогда они отступят, — говорил Жигжит, а Максим, затаившись, слушал.

Называть его «папой» он не захотел. Но Жигжит был явно лучше предыдущих отцов: тихий, крапивой не порол, на маму не кричал и всегда пах чабрецом.

Долгие споры закончились тем, что Максима положили в больницу. Виктор Степанович позаботился о том, чтобы его внук лежал в отдельной палате. В итоге Максим скучал все десять дней — прислушивался, как в общей палате смеются другие дети, ждал болезненных уколов и читал буддийские книжки, которые ему приносила мама.

К Новому году он окончательно выздоровел и последние споры стихли. Началась подготовка к празднику. Приехали тётя Таня и бабушка Дулма. Нужно было плести из бумаги гирлянды, вить из ваты снежинки, развешивать игрушки на ёлке. На кухне просеивали черёмуховую муку для торта. Пахло багульником и смородиной. Бабушка достала из шкафа «НЗ» — «неприкосновенный запас», хранившийся для особого случая, — банку с вареньем из жимолости. Все вместе лепили пельмени. Максиму по бурятской традиции разрешили в один пельмешек положить девять горошин перца. Тот, кому она попадётся, будет счастлив весь год. Дулма Баировна, смеясь, говорила, что в настоящей бурятской семье в счастливую пельмешку набивают не перец, а навоз.

— Вот это я понимаю, счастье! А тут — перчик какой-то. Съешь и не заметишь, — смеялась она.

Главное правило никто не нарушал, в праздничной гостиной все были веселы и миролюбивы. Ругаться разрешалось только в уединении и тихо. В кабинете Виктор Степанович отчитывал младшую дочь, уже получившую французское гражданство, за то, что она хочет сдать российский паспорт — предлагал спрятать его и при случае использовать. В спальне Дулма Баировна ругала старшую дочь за неожиданную любовь с шаманом: «Тебе мало нормальных мужиков? О сыне подумай!» На балконе жена дяди Егора ругала его за низкую зарплату, просила уйти из цирка в частную ветеринарную клинику. Дядя Егор молчал и ожесточённо рубил баранью тушу, купленную и уложенную на балкон специально под Новый год.

Мама, тётя Таня и жена дяди Егора возвращались в гостиную заплаканные, но улыбающиеся. С ходу о чём-то шутили, просили сделать музыку погромче и шли к детям, помогали им распутывать гирлянды.

Чем ближе был праздник, тем короче становились ссоры в комнатах и на балконе. Под новогоднее настроение забывались обиды. Можно было со смехом обсуждать и отъезд бабушки в Улан-Удэ, и шаманские истории Жигжита, и даже низкую зарплату дяди Егора.

Своего паспорта тётя Ай-кыс не дала, но разрешила Максиму подводить к ней друзей, чтобы они могли спросить о её полном имени. Максим был доволен и этим.

Он и Аюна ещё не знали, что главное для них событие произошло в кабинете дедушки. Там Ирина Викторовна сказала отцу, что в конце марта уедет в село Курумкан. Она задумала уйти в ретрит[12]. Это означало, что Ирина Викторовна поселится в дощатой палатке и две недели будет сидеть там в одиночестве: молиться, перебирать деревянные чётки и думать о скорбной участи всех живых существ. Утром и вечером буддийские монахи будут в узкое оконце передавать ей плошку несолёного риса и кувшин воды.

Мама хотела, чтобы дедушка на это время приютил Максима и Аюну. У них начнутся весенние каникулы, а Жигжит уедет на собрание бурятских шаманов — оно пройдёт на острове Ольхон. Можно было бы отправить детей с ним, но он просил не делать этого. Дедушка ответил, что и сам в марте переселится в Листвянку, на берег Байкала, займётся там своей монографией о жизни нерп, но в конце концов согласился взять детей с собой. Если б мама знала, чем обернётся эта поездка, она бы, пожалуй, отправила их в Улан-Удэ, к бабушке. Но о том, какие приключения ждут ребят на Байкале, не догадывались ни мама, ни дедушка, ни Аюна с Максимом.

Бурхан

— Чего звонишь-то?

— Чего-чего… Красная тревога, — торопливо ответила Аюна. — Иду к ущелью.

— Я сейчас не могу… — протянул Саша.

— Ничего не знаю.

Аюна положила трубку.

Красная тревога означала, что к «Бурхану» должен явиться хранитель карты. Саше предстоял нелёгкий путь — через весь Городок, по окраине Котла, затем — по сугробам Рохана, в опасной близости от «Эдораса». Правда, рохирримы в эти дни встречались нечасто. Большинство из них зимой забывало о штабе, предпочитало играть в хоккей.

Ребята жили на окраине Иркутска, в микрорайоне Солнечный, построенном на полуострове Иркутского водохранилища. Здесь у каждого двора было своё особенное название.

Двор, в котором жили Саша, Максим и Аюна, назывался Городком. С ним граничили шесть дворов: Бутырка, Пустырь, Мордор, Стекляшка, Котёл и Рохан. Чуть подальше были Аграба, Болото, Неверхуд и другие. Во дворах стояли свои независимые штабы. Их строили из фанеры, картонных коробок, полиэтилена, шифера — всего, что удавалось натаскать с помойки. Штабы были небольшими, в них едва умещались четыре человека. В больших компаниях внутрь допускался только вождь и его лучшие друзья, остальным дозволялось лишь заглядывать в окошко или люк.

Названия для штаба брали из фильма или компьютерной игры. Предпочтение отдавали «Властелину колец», «Червячку Джиму» и «Скале» с Николасом Кейджем. Если поиграть в «Червячка Джима» удавалось только избранным обладателям приставки «Sega», то кассета с «Братством кольца» лежала в каждой квартире — её пересматривали по несколько раз в месяц. Рекордсменом был Владик из Мордора, видевший «Братство кольца» сорок шесть раз и знавший наизусть почти все диалоги. Он даже выучил несколько слов на чёрном наречии, которые особенно зловеще звучали на собраниях «Минас Моргула», названного так по крепости главного злодея из мира Толкиена.

— Минас-чего? — вздыхала мама, когда Максим пытался ей всё это объяснить.

— Минас Моргула! — повторял Максим, понимая, что мама всё равно не запомнит дворовых названий и никогда не разберётся в населяющих его народах.

Сердцем каждого штаба была «фишка». Под «Эдорасом» рохирримы выкопали яму. Настоящий двухметровый колодец, на дно которого вела деревянная лестница. Вся жизнь рохирримов проходила в этом пахнущем влагой и плесенью колодце, а верхний этаж, сколоченный из фанеры, был чем-то вроде маскировочного колпака. На стенах висели старые половые тряпки, они прятали бахрому корней и сыпучие борозды в земле. Внизу лежали матрас и связки коричневого поролона. Мечтой рохирримов было прорыть тоннель, как можно более глубокий и широкий, чтобы сделать в нём тюрьму — запирать туда мальчишек из других штабов.

В Городке стоял «VX2». Его построили вокруг берёзы. Единственный штаб, в котором можно было встать в полный рост. На крыше у него был деревянный люк, от которого почти до самой макушки берёзы тянулась верёвочная лестница. Она вела к сидушке на дереве, откуда просматривался весь двор.

В «Баргузине» на Пустыре пол был выложен крышечками от газировки. «Паслён» из Колодца был украшен настоящими дорожными знаками. Папа паслёночного вождя работал в ГАИ. Стены «Минас Моргула» из Мордора были покрыты наклейками из «Властелина колец». Их покупал Владик. Его прозвали Богатеньким Ричи. Владик хвастал, что у него даже в туалете есть телефонная трубка, что в его квартиру провели две телефонные линии, одну — для интернета:

— И заметьте, это незаконно. Нельзя сразу два телефона в одну квартиру. Но папа договорился. Вот так.

Именно Владик обеспечивал «Минас Моргул» запасом пулек, покупал им пистолеты, а прошлым летом повесил там новенький дартс. Бросать дротики на полтора метра было неудобно, но мордорцы не переставали хвастать, что проводят у себя соревнования по дартсу, на которые не пускают посторонних. Несмотря ни на что, над Владиком смеялись. Даже в «Минас Моргуле» считали, что у него изнеженное девчачье лицо. В штаб его пускали только из-за наклеек, пулек и дартса.