Тайпи (Шпет) - Герман Мелвилл

Берега острова изрезаны многочисленными заливами, к ним спускаются широкие цветущие долины. Долины эти населены различными племенами, которые, хотя и говорят на родственных наречиях одного общего языка и имеют общую религию и законы, но с незапамятных времен ведут наследственную войну друг с другом. Лежащие между ними горы, обычно в две или три тысячи футов над уровнем моря, определяют территорию каждого из этих враждебных племен, которые никогда и не перебираются за них, кроме как для военного или разбойничьего нападения. Непосредственно к Нукухиве прилегает отделенная от нее цепью гор, видимых из гавани, очаровательная долина Гаппар; жители ее поддерживают самые дружественные отношения с населением Нукухивы. По другую сторону от долины Гаппар лежит великолепная долина страшных тайпи, непримиримых врагов других племен. Это воинственное племя, кажется, вселяет остальным островитянам неописуемый ужас. Самое имя их страшит, ибо слово «тайпи» на маркизском наречии значит — любитель человеческого мяса. Несколько странно, что это название укрепилось исключительно за ними, поскольку туземцы всей группы островов, судя по описаниям миссионеров, неисправимые каннибалы.

Тайпи пользуются необычайной известностью среди населения всех островов. Жители Нукухивы часто рассказывали нашей корабельной команде про их ужасные подвиги и показывали следы ран, полученных в отчаянных схватках с ними. И когда на берегу они старались испугать нас, показывая на кого-нибудь из своих и называя его тайпи, они бывали очень удивлены, что мы не спасались бегством при этом страшном имени. Было занятно смотреть, с какой серьезностью они отрекались от каких бы то ни было собственных людоедских наклонностей, а своих врагов — тайпи — описывали как закоренелых людоедов.

Я никогда не забуду замечания одного парня из нашей команды, когда мы медленно входили в бухту Нукухивы. Пока мы стояли, глядя на зеленеющие мысы, Нэд, указывая рукой по направлению к коварной долине, воскликнул:

— Там, там живут тайпи! О, какое кушанье приготовили бы из нас эти кровожадные людоеды, если бы нам пришло в голову пристать здесь к берегу! Но они говорят, что не любят матросского мяса, оно слишком соленое. Скажите, товарищи, как бы вам понравилось, если бы вас выбросили здесь на берег? А?

Вздрогнув при этом вопросе, я не думал тогда, что через несколько недель действительно окажусь пленником в этой самой долине.

Окончательно решив тайно покинуть корабль и получив относительно бухты все сведения, которые я мог собрать при тех обстоятельствах, в каких находился, я осторожно начал обдумывать план бегства. Мысль быть схваченным и позорно возвращенным обратно на судно была для меня так нестерпима, что я поклялся не поступать поспешно или необдуманно.

Я знал, что капитан неохотно лишится одного из лучших матросов команды; и я был уверен, что в случае моего исчезновения отеческое беспокойство быстро заставит его развернуть запасы пестрого ситца в качестве награды за мою поимку. Он мог бы даже оценить мои услуги стоимостью мушкета, а тогда уж, несомненно, все население немедленно начнет рыскать по моим следам, поощряемое великолепной наградой.

Установив, что островитяне из предосторожности жили в самой глубине долин и избегали бродить по горам, я полагал, что если бы мне удалось незамеченным уйти в горы, я мог бы свободно остаться там до самого отплытия судна. То, что оно снялось с якоря, я увидал бы со своей высокой позиции. Первой моей задачей было временно, до отплытия судна, скрыться из виду; затем прожить у туземцев на острове до тех пор, пока мне это не надоест, и покинуть остров при первой благоприятной возможности.

Я решил не сообщать никому из товарищей своих планов и уж ни в коем случае не убеждать никого сопровождать меня. Но однажды ночью, находясь на палубе и перебирая в уме различные планы бегства, я увидел Тоби — молодого парнишку из нашей команды, — облокотившегося на борт и погруженного в глубокую задумчивость. Тоби и раньше не раз привлекал мое внимание. Он был деятелен, отзывчив, неустрашимо храбр и странно откровенен в выражении своих чувств. Не раз мне приходилось выручать его из затруднений, в которые он попадал из-за этой черты своего характера. И не знаю, по этой ли причине или из-за известного родства чувств между нами он всегда стремился бывать со мной. Не одну вахту мы отстояли вместе, убивая томительные часы болтовней, песнями и рассказами, чередующимися с проклятиями нашей общей тяжелой участи.

Небольшого роста, худой, в матросской синей рубахе и парусиновых штанах, Тоби был ловок и быстр в движениях, как никто у нас. От природы смуглый цвет его кожи еще больше потемнел под лучами тропического солнца, и шапка черных кудрей бросала темную тень на его большие черные глаза. Это было странное угрюмое существо, своевольное, беспокойное и меланхолическое, по временам почти мрачное.

Когда я заметил Тоби, прислонившегося, как я сказал, к борту и погруженного в размышления, у меня сразу мелькнула мысль, что, вероятно, он думает о том же, о чем и я. А если так, то он, пожалуй, единственный из всех наших матросов, которого я выбрал бы соучастником моего предприятия. Почему бы мне не иметь товарища, который разделит со мною все опасности и облегчит иные трудности? Может быть, мне придется очень долго скрываться в горах. В таком случае каким спасением будет для меня товарищ!

Эти мысли быстро мелькнули у меня в уме, и я удивился, почему я раньше не подумал об этом. Но было еще не поздно. Я хлопнул Тоби по плечу и тем вывел его из задумчивости. Нескольких слов было достаточно, чтобы мы поняли друг друга: он был готов принять участие в предприятии. В течение часа мы уладили все предварительные дела и выяснили план действий. Затем закрепили наш союз дружеским рукопожатием и во избежание подозрений отправились каждый к своей койке, чтобы провести там последнюю ночь на борту «Долли».

Рано утром на следующий день вахта со штирборта[5] была собрана на шканцах, и наш достойный капитан, стоя в проходе своей каюты, произнес следующую речь:

— Теперь, ребята, когда мы закончили наше шестимесячное плавание и выполнили всю работу, я думаю, вам нужно сойти на берег. Так и быть, я освобожу вас от вахты на сегодня. Я отпускаю вас, потому что знаю, что вы заворчали бы, как старые кормовые канониры, если бы я вас не отпустил. Но мой совет каждому, кому жизнь дорога, остаться на борту и не попадаться этим кровожадным людоедам. Десять против одного, ребята, что если вы сойдете на берег, вы влипните в какую-нибудь скверную историю и там вам конец! Если эти татуированные бездельники заманят вас в свои долины, они сцапают вас, — можете быть уверены. Многие белые сходили здесь на берег, и больше уж их никогда не видали. Было тут старое судно «Дидо», приставшее здесь года два назад и пославшее одну свою вахту на берег, — о ней ничего не было слышно неделю. А туземцы клялись, что ничего не знают. Только трое вернулись на судно — и то один с лицом, изуродованным на всю жизнь: проклятые язычники вытатуировали широкую заплатку на его физиономии.

Впрочем, что толку с вами говорить! Вы все равно сойдете. Только если островитяне состряпают из вас рагу — пеняйте на себя! Вы можете избежать их, коли станете держаться поближе к французскому лагерю и если вернетесь на судно до захода солнца. Намотайте хоть это крепче себе на ус, если вы забудете все остальное, что я вам сказал. Ну, отправляйтесь! Да живо!.. Через десять минут будет спущен баркас… можете идти!

Различны были чувства, отраженные на лицах матросов штирборт-вахты, пока они слушали речь капитана, но по окончании ее все сразу двинулись к баку и занялись приготовлениями к отпуску. При этом речь капитана обсуждалась не в слишком умеренных выражениях. Один матрос, крепко выругавшись, воскликнул:

— Ты не выманишь у меня свободы, старик, никакими сказками! Я сойду на берег, даже если каждый голыш там будет тлеющим углем, и каждый сучок вертелом, а людоеды будут стоять наготове, чтобы изжарить меня, как только я спущусь!

Это заявление пришлось всем по вкусу, и мы постановили наперекор карканью капитана провести на берегу славный денек.

Но у нас с Тоби была своя игра, и мы воспользовались царившей всюду кутерьмой, чтобы договориться обо всем подробнее и закончить приготовления. Нашей задачей было устроить бегство в горы возможно скорее, и мы решили не обременять себя лишним снаряжением. Поэтому, пока остальные наряжались, рассчитывая показаться на берегу во всей красе, мы удовольствовались тем, что надели новые толстые парусиновые штаны, удобные башмаки, грубые гаврские куртки и соломенные шляпы. Это составляло всю нашу экипировку.

Как только на баке пробили две склянки, мы получили разрешение садиться в баркас. Я задержался немного позади на баке, и, когда я уже готов был подняться на палубу, мои глаза упали на корзинку с хлебом и на блюдо, где лежали остатки нашего последнего спешного завтрака.