Социология уголовного права. Сборник статей. Том II - Сборник статей

Зарубежные конфликтологи (Р. Дарендорф, Дж. Рекс, Д. Локвуд, А. Ньюби и др.) считают марксистское понимание класса, детерминирующее воздействие экономической ситуации не единственными мотивами деструктивного поведения. Отмечаются попытки синтеза экономического (К. Маркса) и культурного детерменизма (М. Вебера), развиваются положения о причинном воздействии неэкономических, идеальных факторов – ценностей, норм, традиций и т. д.

По мнению Р. Дарендорфа, чисто марксистская интерпретация конфликта с позиции классовой борьбы невозможна, поскольку класс определяется не только по отношению к производству и собственности, но и по отношению к распределению и господству. В социальном мире, по Р. Дарендорфу, действует множество групп, борющихся друг с другом, возникающих, исчезающих, создающих и разрушающих альянсы. Соглашаясь с Парсонсом, что функция власти состоит в поддержании целостности, сохранении согласованности ценностей и норм, он выделяет неинтегративный аспект власти, порождающий конфликты. «Обладающий властью или влиянием заинтересован в сохранении status quo; не обладающий ими заинтересован в их перераспределении, в изменении существующего положения».[14] В целом, по Р. Дарендорфу, ролевая структура порождает одновременно и солидарные, и конфликтные интересы.

В противовес теории «социального порядка» Дж. Рекс строит собственную модель, ориентирующуюся на то, что ценностное единство перестает быть достаточным для предотвращения конфликта между личностями. Он сводит на нет значимость нормативно-ценностных аспектов жизни общества, представляя человеческую деятельность как рационально-прагматический акт. Отрицая существование целостной культуры общества как основы неформального социального контроля, Дж. Рекс описывает социальные изменения как продукт серии властных конфликтов между отдельными группами, над которыми нет ни дифференцированных социальных институтов, ни духовно-ценностных систем, осуществляющих контроль. Стабильность, по Дж. Рексу, есть следствие непрерывного конфликта и сопутствующего этому конфликту подавления недовольства низших слоев высшими.[15]

Социальные отклонения изучаются и с позиций депривации – неравенства доступа к социальным гарантиям, сравнения своих социальных условий с социальными условиями других индивидов или групп, теории растущих ожиданий (относительной депривации). Состояние когнитивного дисбаланса (разрыв между ожиданиями и возможностями их удовлетворения), обманутые ожидания вызывают фрустрации, депрессии, обуславливают рост социального напряжения, деструктивного поведения, ведущие при определенных условиях к социальному взрыву системы.

В мировой социологии при изучении этиологии социальных отклонений стали широко использовать интегративные концепции, в которых отражено стремление найти единое объяснение негативных девиаций. Причинно-факторные механизмы многих форм социальных отклонений взаимосвязаны между собой. В частности, преступность взаимосвязана с алкоголизмом, токсикоманией и наркотизмом, сексуальными отклонениями.

Существенный вклад в формирование данного научного направления внесли американские ученые Р. Айкерс, Ф. Пирсон, Н. Уейнер, Т. Торнберри, Д. Эллиот и др. В рамках теории «интегративной рамки» Ф. Пирсон и Н. Уейнер объяснительную модель девиаций построили на теории социального научения с интеграцией концептов из наиболее важных девиантологических теорий.[16] Д. Эллиот разработал интегративную модель делинквентного поведения на основе объединения теорий напряжения, контроля и социального научения. Несомненно, что применяя интегративные теории возможно выявить более глубинные мотивы девиаций.

В российской девиантологии интегративный подход при изучении девиаций фактически не применяется, в то время как многие концепты разных теорий возможно объединить. Так, из теории социального научения актуально положение о психологических механизмах освоения образцов девиантного поведения в ходе общения через подражание референтным группам. Согласно Ю. Ю. Комлеву[17] весьма ценны и объяснительные возможности положений современной миротворческой и конститутивной криминологии об конвенциональности преступности и девиантности в целом.

Таким образом, детерминация современных форм социальных отклонений в рамках одной концептуальной модели не всегда является возможной и успешной. Большинство российских исследователей склонны рассматривать этиологию девиантного поведения в основном с социальных позиций. Социальная сфера, область коллективного сознания, влияет на индивида групповым принуждением, психологическим принуждением. Например, толпа вызывает у индивида сильную эмоциональную реакцию, следствием которой является его отклоняющееся от нормы поведение.

В то же время многие исследователи (физиологи, медики на основе экспериментальных исследований) считают, что на природу отдельных разновидностей отклоняющегося поведения (алкоголизм, суицид) больше влияют биологические, чем социальные характеристики индивида. Предрасположенность к этим видам негативных девиаций заложена на физиологическом, генетическом уровне и объясняется больше врожденными, чем социальными, социокультурными факторами. Мы придерживаемся точки зрения интеракционистов, полагающих, что некоторые физические и биологические характеристики наследуются человеческими существами, но на их поведение оказывает значительное влияние социальная среда.

Вышесказанное подтверждается многими психологическими, социологическими, криминологическими исследованиями, проведенными различными специалистами. Преступность это, прежде всего, – явление социальное и ее социальная природа очевидна в любом обществе, особенно в переходные периоды.

Социальная дифференциация в обществе, уровень развития культуры и политики, условия жизни людей порождают различия и противоречия в поведении людей. В отличие от других факторов, влияние духовной культуры на асоциальное и деструктивное поведение недостаточно рассматривалось российскими исследователями. Справедливо утверждает В. Н. Кудрявцев, что далеко не все элементы духовной культуры играют существенную роль при детерминации преступного поведения. Автор выделяет из всей сферы духовной культуры нравы общества или индивида: взгляды и нормы поведения, отношения между людьми, типы человеческих характеров, преобладающие ценности, потребности и интересы.[18] Все перечисленные составляющие формируют позитивный или деструктивный образ жизни, ведут к согласованию или рассогласованию с развивающейся социальной средой. И если социальная среда преступна, то и преступен, антигуманен будет человек в подобной среде, окружении, поскольку любая среда формирует личность по своему образу и подобию.

Развитие человеческого поступка исследователями представляется как цепочка, состоящая из звеньев: потребности – возможности их удовлетворения – мотивация поступка – его планирование – принятие решения – конкретное действие. Поведение человека в каждой из этих звеньев сопряжено с ценностями, нравами конкретного общества. Таким образом, говоря о причинах деструктивного поведения важно проанализировать неблагоприятные социальные ситуации, условия, продуцирующие негативные социальные отклонения, изучить систему ценностей, представлений и привычек, свойственных данному обществу, выделить категорию людей, реализовавших преступные варианты поведения.

Важным представляется выяснить, почему последним удается осуществлять негативные поступки, действия. Речь должна идти о эффективности социального контроля, препятствующему или напротив способствующему социальным отклонениям. Механизмы социального контроля как известно, в современном российском обществе во многом не отлажены, а правовой контроль недостаточно эффективен.

Салыгина Ю. Г. Оценка восприятия коррупции и коррупционных рисков как социолого-правовые инструменты противодействия коррупции

Салыгина Ю. Г. – к.ю.н., преподаватель кафедры уголовного права, уголовного процесса и криминалистики МГИМО(У)

Общепризнанной в современной науке является точка зрения, в соответствии с которой социология коррупции, как научное направление, еще не сформировалась. Ученые отмечают незначительное количество публикаций по данной тематике, сложности использования социологических методов при опросе участников коррупционных отношений, явное смещение акцентов в сторону изучения взяточников, в то время как поведение взяткодателей – обязательных субъектов коррупционных сделок, еще не стало объектом системного исследования. При этом нет сомнений в том, что коррупция – социальное явление, ее социологическое изучение неизбежно и появление социологии коррупции как отдельной отрасли социологии – дело ближайшего времени.[19] Говорится также и о необходимости «развивать социологию коррупции в России как наукоемкое и практикоориентированное направление развития современной социологической теории».[20]