Записки уголовного барда - Александр Новиков

Чистов как опытнейший зэк, отсидевший долгий срок, тоже осторожничал и в разговоре начал тонко прощупывать, кто мы и что у нас на уме. Характер, материальное обеспечение, профессия, бойцовские навыки. В лагере нет мелочей. А уж эти вещи тем более важны.

Более всего интересовал его, конечно, я. Толю он спрашивал как будто из вежливости. Но и в его ответах он пытался уловить то, что на словах не говорится.

— Как добрались-то? Этапом много вас пришло?

Он прекрасно и одним из первых знал, сколько нас пришло — на то здесь и посажен. То, что он напрямую работает со штабом, объяснять нам было не надо, но не говорить ничего о себе было нельзя. Нужно было заводить знакомства, связи. Иметь хотя бы первое представление о том, каков этот лагерь. Поэтому беседа завязывалась поначалу «о погоде».

— Человек десять, — ответил я.

— Вы оба из Свердловска?

— Нет, Толя из Уфы.

— Короче, мужики, я вам объясню, как себя вести, что за зона. Что можно, что нельзя. Вы, главное, пока никуда не лезьте, присмотритесь. Что непонятно — спрашивайте у меня.

— Да мы не лезем. Сколько нам здесь в карантине сидеть?

— Неделю, может, две. Сейчас ваши личные дела пробивают. Потом будет распределение по бригадам. Профессии какие есть? Права есть? Может, корочки электрика, тракториста?

— Нет, откуда, — улыбнулись мы.

— Жаль, без профессии всех гонят на прямые работы, на разделку. Но тебя, Александр, наверное, в клуб заберут. В клуб пошел бы? Будут фаловать в СПП — не соглашайся. Скажи, мол, поживу, осмотрюсь, потом решу. В быковую не отказывайся. На распределении все кумовья сидят, хозяин, зам. по POP и отрядники. От них все и зависит.

— А где хуже всего?

— Хуже всего в 101-й бригаде и в лесоцехе. Там, если захотят, любого за месяц уморят.

— А лучше всего?

— Везде хуево. В жилзоне, конечно, получше: библиотекарем, нарядчиком, завклубом, в ПТУ кем-нибудь... Ты ж не пойдешь шнырем? — сказал он и, улыбаясь, посмотрел мне в глаза.

— Нет, конечно.

— Да, шныревкой — тут желающих до хрена и больше. Как зима настает, мороз минус пятьдесят, так тут ломятся и в шныри, и в водовозы, лишь бы в тепло. Лишь бы выжить.

— Я, в общем-то, слышал.

— Ты такого, Санек, не слышал. Это страшная зона.

Он вдруг замолчал, поднял на меня глаза и прямо в упор

повторил уже совершенно другим тоном:

— Страшная...

Пробежал холод, и на душе стало тоскливо и тревожно. Теперь это надолго. И по-настоящему. Это уже не из рассказов Варлама Шаламова и Солженицына. Это все теперь «в натуре на собственной шкуре». Восемь лет... И надо выжить. И не просто выжить — прожить достойно. А главное — выйти. Хотя до этого еще ой как далеко.

Чистов прочитал мои мысли. В лагере все, кто просидел больше пяти лет, читают по глазам и по таким мелочам, которых на воле просто не замечают. Мы молчали.

— Курите, мужики. — Чистов пошарил по карманам, выложил на стол пачку сигарет с фильтром и начал рассказывать.

Глава 03

Мясорубка

Эта зона всегда негласно называлась «мясорубка». Сюда мутноголовых, тяжелостатейников со всей страны свозили. Сейчас, правда, уже не то, что десять лет назад. Но я еще застал. Раньше шесть лет здесь самый малый срок был — в основном от десяти до пятнадцати. Я застал еще людей — четвертаки добивали. Раньше полный беспредел был: то черная зона, то красная. Резня, поножовщина, бунты. Сейчас другой беспредел. Сами скоро увидите. Людей тут ломают как спички. На моем веку такие росомахи были, по полсрока, по десять лет блатовали, а на одиннадцатый — вдруг в пидорах оказывались. Вон, Коля Фиксатый червонец отмотал, с блатными весь срок откантовался. А потом в карты проигрался в хлам. Ответить не смог, рассчитаться тоже. Опустили. Так с петухами срок и добивал. Здесь хуй кто поможет. За карты, мужики, не беритесь — дохлый номер.

Да что — Фиксатый... Были еще. Один, не помню кликуху, проиграл — ему постановку сделали, так он, короче, в запретку ломанулся. Его с вышки чурка застрелил. Одно, в натуре, хорошо — мужиком актировался. Да это место тут рядом. Старики его еще помнят.

— А ты сам-то за что? — спросил я, — срок-то у тебя немалый.

— Да-а, это дело мутное. Короче, потом как-нибудь расскажу. По приговору — одно, а в натуре — совсем другое. Давай вечером заходи, после отбоя, посидим, поговорим. Я тебе кое-что посоветую. С бригадирами перетру кой чево. А пока пойду, мне тут надо в одно место, ручки шлифануть.

Мы встали и вместе с ним вышли во двор. Во дворе была сцена.

— Ты, крыса ебаная, заворачивай плавней, разольешь всю воду, сука!..

Шнырь подлетел к въезжавшей во двор бочке с водой и с размаху несколько раз ударил по загривку одного из водовозов. Тот покорно съежился и после каждого удара повторял:

— Серега, прости, все понял... Прости, все понял...

— Давай, пошла, крыса! — крикнул шнырь и, повернувшись к стоящему у входа в локалку, добавил: — А ты что ебало разинула, гидра?! Давай на скороту ворота закрывай, животное!

Тот бросился бегом.

Шнырь определенно рисовался перед завхозом Чистовым. Рыл землю копытами. Шныревая должность в лагере считалась в некоторой степени «западловой», и его могли в любой момент за провинность списать на прямые работы — обычно в лесоцех или на разделку. А там обязательно ждало самое тяжелое рабочее место. Мужики его к себе близко не подпускали. С пидорами тоже никак нельзя. Поэтому, как на фронте, приходилось искупать неудавше- еся шныревство кровью и ударным трудом. Некоторым, правда, удавалось вернуться на прежнее место. Обычно это бывало, если на свидание привозили хороший грев и пару сотен рублей. Грев завозился через бригадира, деньги — тоже. У него они и оставались.

А платой за это было ходатайство перед отрядником о том, что человек исправился и что шнырем, мол, был незаменимым. Бригадир делился гревом с завхозом, завхоз — с отрядником, и вопрос решался. Проще говоря, завхоз и бригадир — самая важная пара при решении любого вопроса. Отрядники многого не знали. А если и знали, то, конечно же, с их слов. Потому все кадровые назначения производились по мнению этой лагерной элиты. Шнырем в зоне человек становился всего один раз. Дальше ему постоянно приходилось рвать когти, гонять пидоров на чистку сортира, стучать, шарить и докладывать о том, что услышал и увидел: у кого деньги после свиданки, кто жалобу по ночам пишет, кто кого имеет, кто на кого зуб точит. И, разумеется, насмерть хранить бригадировы и завхозовы тайны. Тайны, иногда превеликие и страшные. Которые, если и рассекречивались, всегда сопровождались крушениями человеческих судеб и лагерных биографий.

Бывали, конечно, более или менее приличные и порядочные по лагерным меркам шныри, но редко, да и то где- нибудь и когда-нибудь...

Телега с бочкой наконец въехала во двор и остановилась в центре. Конструкция этого транспорта позволяла хорошую маневренность и легкость в управлении. Просто до гениальности. Низкая платформа, к переднему краю которой приделана оглобля, заканчивающаяся поперечиной — большой буквой «Т». С каждой стороны оглобли становился человек, руками держа свою половину поперечины и налегая грудью, тянул всю телегу, посреди которой стояла огромная бочка. Никакой упряжи. Быстро запряглись, быстро распряглись. Живая картина «Бурлаки на Волге». К моему удивлению, никто не обратил на эту сцену ни малейшего внимания.

Тихо подошел вечер. Я сидел на кровати, перебирал свои пожитки, когда в барак вошел крепкий и довольно рослый парень, огляделся и направился прямо ко мне. Одет он был в черные брюки, черную куртку незоновского образца, под которой была тельняшка десантника. Вместо сапог на нем были какие-то ботинки непонятного производства.

Весь лагерь, за малым исключением, был одет в сапоги, поэтому такая форма одежды сразу же бросилась в глаза. А уж тельняшка — тем более.

Он подошел ко мне и спросил просто:

— Ты — Новиков?

— Я.

— Давай познакомимся. Меня зовут Мустафа. Марат Мустафин. А так для всех — Мустафа. Я здесь в клубе библиотекарем. Выйдем на улицу, — сказал он и многозначительно обвел глазами барак.

Мы вышли. Мустафа не курил, и по его телосложению и рукам было видно, что он более тяготеет к спорту, к кулачному бою, нежели к вредным привычкам. Тельняшка ему очень шла. А кроме всего, она красноречиво говорила о его немалых лагерных привилегиях и иерархическом положении.

— Как устроился? Как Чистов встретил?

— В общем-то, хорошо.

— Ты с ним сильно не откровенничай. Он крученый. В общем-то, мужик неплохой, но мало ли...

— Да я особо ничем и не делился.

— Я с ним сейчас поговорю, чтоб после проверки тебя втихаря в клуб отпустил. Там спокойно. Если сейчас пойдешь — сдадут вмиг. Тут все сдается. Ползоны на штаб работает. Мне тоже кое в чем приходится, но по другой части. Я никого не сдаю — мне не нужно. Короче, вечером встретимся, все расскажу.