Тайна пациента - Уайт Лорет Энн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лили ждет. Гремит гром.
Таррин прочищает горло.
– Я… Просто хотела проверить, действительно ли они смотрят в камеры наблюдения, понимаете? Моя школьная подруга сказала, что постоянно таскает вещи, и… – она умолкает.
– И?
– Мою подругу поймали.
– И ты захотела, чтобы поймали и тебя?
– Это глупо.
– Значит, ты не хотела попасться?
– Разумеется, нет.
– Значит, ты хотела испытать систему? Проверить, не станешь ли особенной? Той, кто смог сбежать?
– Вы все передергиваете. Слушайте… Думаю, у нас ничего не выйдет. Я вернула тот чертов свитер, ясно? Он мне даже не нравился. И я сказала владельцу, что мне жаль, как мне велели.
Она встает и тянется за рюкзаком.
– Что случилось с твоей подругой, когда ее поймали, Таррин?
Девочка медлит.
– Управляющий не отпускал ее, пока не приехала полиция. А потом ее арестовали. Поднялась шумиха – ей пришлось ходить на групповые встречи, делать общественную работу. И из-за этого ей пришлось прервать уроки танцев, – пауза. Во взгляде девочки проскакивает чувство вины, – у родителей Стейси нет такой власти, как у моих. Ее папа работает в супермаркете, а мама просто сидит дома. Она всегда ходила к Стейси на репетиции и все такое. И поэтому Стейси небогата – ее родители не тратят время с пользой, – Таррин закидывает рюкзак за плечо и направляется к вешалке возле двери. Она снимает с крючка куртку.
– Как ты сюда добралась, Таррин?
Она на мгновение замирает, а потом поворачивается к Лили.
– А при чем здесь это?
– Раз ты уходишь раньше, хочу узнать, сможет ли кто-нибудь тебя забрать.
Девочка пристально смотрит на Лили. С враждебностью. Но эта враждебность – порождение страха. Это ранимый ребенок. Она взывает о помощи. О любви и внимании родителей.
– Здесь безопасно, Таррин, – мягко напоминает Лили. – Ты должна понять. Я просто пытаюсь узнать тебя немного получше, но нам необязательно говорить о свитере. Можем обсуждать все, что захочешь. И ты действительно можешь в любой момент уйти.
Таррин глубоко вздыхает и отводит взгляд. Лили замечает в детских глазах слезы.
– Моя мама, – наконец говорит она. – Она припарковалась там, на улице. Она… тратит рабочее время, чтобы возить меня на терапию.
Лили кивает.
– Ты бы хотела, чтобы твоя мама больше походила на маму Стейси?
– В смысле, была бедной?
– В смысле, чтобы твоя мама возила тебя каждое утро на плавание, как мама Стейси ходит со Стейси на все репетиции?
Таррин мрачно смотрит на Лили.
– Как ты обычно добираешься до бассейна?
– Папа завозит меня по пути на работу.
– Он ждет, пока ты закончишь, и отвозит тебя в школу?
– Нет. Потом я еду в школу на автобусе. Папе нужно работать.
– Твой отец едет на работу в пять тридцать утра?
Она разрывает зрительный контакт и опускает взгляд на ботинки.
– Если не уделять время работе, ничего не добьешься.
– Так говорит твой отец?
– Это все знают.
– Поэтому ранние тренировки? Ты должна уделять время работе до школы?
– Я подавала надежды для олимпиады. Так говорил мой тренер. Поэтому я тренировалась каждое утро, пять дней в неделю. Поэтому проводила каждые выходные на сборах и соревнованиях.
– Ты сказала, ты подавала надежды для олимпиады. Что изменилось?
Таррин медленно возвращается к дивану. Опустошенно опускается на край подушки, все еще сжимая куртку и рюкзак.
– Я не смогла пройти соревнования из-за исправительной программы. Иначе я бы получила судимость. Кроме того, – ее лицо внезапно каменеет, а глаза сужаются, – у тренера все равно новая протеже. Моложе и красивее.
– Разве от красоты зависят шансы на олимпиаде?
Таррин резко переводит взгляд на Лили. У нее дрожат губы, и она не отвечает. Лили вспоминает мужчину, которого видела с Таррин и командой по плаванию в бассейне, когда возила Мэттью на урок. Огромный мачо с песочными волосами. Лили несколько раз видела его у бассейна и на тренировке в спортзале. У такого на девушек глаз наметан.
Она мысленно отмечает, что нужно вернуться к «тренеру».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})– Что ты чувствуешь из-за того, что больше не подаешь надежды на олимпиаду?
– Ой. Как вы думаете? – она на миг умолкает. – Мама… Она считает, я украла специально, чтобы меня арестовали.
Лили слышит стук садовой калитки. Том. Вернулся. Внутри все напрягается. Она заставляет себя сосредоточиться на Таррин.
– Как это?
– Я перфекционист, и мама считает, я от себя слишком много требую – она думает, я боялась неудачного выступления на соревнованиях и сама создала себе повод не ехать.
– Думаешь, она права?
Она выдвигает вперед челюсть и краснеет.
– Полный бред! Зачем мне так поступать? Папа мне верит, что я не специально. Я хочу уехать и жить с ним, но мама не хочет, чтобы я видела его «образ жизни». Он завел любовницу, и она его вышвырнула. Но я его не виню, моя мать – настоящая сучка.
– Твои родители разведены? – Лили хочет услышать, как об этом рассуждает Таррин.
– Скоро будут. Они разошлись. Мама говорит, я должна воспринимать исправительную программу суда как «возможность», – Таррин изображает пальцами кавычки, – чтобы наконец «закончить эту историю с плаванием» и сосредоточиться на учебе. Так она называет мою мечту об олимпиаде: «история». Но на самом деле перфекционистка – она. Постоянно пытается быть «идеальной» в этом «идеальном» городе. Она была так занята собственной идеальностью, что муж бросил ее ради другой – более идеальной – женщины.
– А ты с ней знакома?
Она сглатывает, молча опускает взгляд на ковер. И наконец говорит:
– Это мать засунула меня в ту дурацкую католическую школу. Очевидно, школа, в которую ходят ваши сын и дочь, недостаточно для меня хороша.
При упоминании дочери Лили снова напрягается. Она понимает, что Таррин сбивает ее с толку, пытаясь сменить тему. Ей вспоминается ужасный скандал из-за девочек на вчерашнем барбекю.
Сосредоточься.
Боковым зрением она замечает, что в сарае загорелся свет. Лили бросает быстрый взгляд, видит, как там движется силуэт Тома. С изумлением понимает, что на нем нет футболки. В его движениях – странная торопливость.
Пытаясь излучать спокойствие, Лили говорит:
– Гм… ты сказала, твой отец воспринимает все иначе, чем мать?
Свет в сарае гаснет.
Лили слышит, как хлопает задняя дверь – ее офис пристроен к дому. Это старое здание. Она слышит, как Том поднимается по деревянным ступенькам. Он движется быстро. Непривычно. Напряжение усиливается. Она бросает взгляд на часы на стене. Сеанс с Таррин почти закончен.
– Папа меня понимает. Он знает, каково это, иметь мечту и двигаться к ней. Он – единственный в мире человек, который меня любит.
– Единственный человек во всем мире?
Она потирает колено.
– И тренер.
– Значит… Твой тренер – один из двух людей в этом мире, которые тебя любят?
– Ну, не прямо любит. Скорее… Ему было не все равно.
– Было? Значит, теперь все изменилось?
Таррин щурит глаза.
– Я не прошла соревнования, верно? Теперь… он занят. Сосредоточен на тех, кто готовится к национальному этапу. Но это он всегда ездил со мной по выходным на загородные сборы. Других детей возили родители, ночевали с ними в мотелях и все такое. Мои же не могли провести все выходные вдали от работы.
Лили слышит вдалеке завывания сирены. Туман снаружи густеет, и все еще идет ливень. Видимо, на дороге что-то случилось.
– Мои родители не похожи на других. Другие матери пекут сладости для благотворительных ярмарок, но моя… Выписывает чек, вроде того. У нее нет времени на такое дерьмо.
Сирена раздается все громче – заунывный вой сквозь ветер и дождь. Лили терпеть не может сирены. Они пробуждают темные воспоминания. Воскрешают ужасные времена из детства, когда она потеряла родителей и брата. Когда стала сиротой. Сирены пробуждают животный, физиологический отклик в теле, отделенный от разума. Она не в состоянии это контролировать. Как врач, Лили знает, что травма живет в теле человека и тело хранит ее, даже если разум отказывается помнить произошедшее. Даже если событие полностью вытеснено в бессознательное.