Деликатный вопрос - Д. Беляев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Молчи, молчи! Знаю: ты смотришь на меня и завидуешь, мне все завидуют.
— Позволь, но…
— Не позволю, не позволю! Завидуешь, а сознаться гордость не позволяет. Ты ведь гордая, упрямая, типичный московский характер… Машенька, милая, слушай, ведь послезавтра выборы в Верховный Совет! Ты в каком округе голосуешь?
Мария Фёдоровна назвала округ.
— Машенька, родненькая, я тоже с тобой пойду. Хорошо? Я так и решила нынче голосовать в Москве.
Волошиной очень наскучила подруга детства. Ее порхание, разговоры, самодовольный вид, снисходительный тон действовали раздражающе, как навязчивое жужжание комара…
— Видишь ли, Соня, я…
— И без всяких «видишь ли»! Утром приеду к тебе и пойдём вместо на избирательный участок, тебе же со мной веселее будет.
— Хорошо, приезжай, — скрепя сердце согласилась Мария Фёдоровна.
— Ты, Машенька, учти, что рядом со мной и ты будешь заметнее. На меня всюду обращают внимание, такая уж я заметная. Ха-ха-ха!..
— Чудная ты, право, Соня! Я не луна и совсем не хочу светить отражённым светом. Это чужой, мёртвый и холодный свет.
— Ну, пошла свою учёность показывать! Вот увидишь, какое я впечатление произведу…
* * *
Когда Софья Николаевна пришла утром в день выборов к Волошиной и увидела её уже совсем собравшейся, она сделала большие глаза:
— Что такое? С ума сойти!
На лацкане темно-синего бостонового жакета Волошиной Софья Николаевна увидела значок лауреата Сталинской премии.
— О, скромница! О, хитрюга упрямая! И ни слова, ни полслова не сказала позавчера… Я же говорила, что у тебя типичный московский характер.
— Если бы я даже и хотела что-нибудь тебе рассказать, то всё равно не могла: ты же любишь говорить сама и только о себе…
Софья Николаевна с откровенной завистью рассматривала значок, трогала его.
— Но почему же, почему ты не носишь каждый день эту прелесть? Ах, как бы он ко мне пошёл! У меня есть сиреневое платье из панбархата. Представляешь, как бы красиво выглядело!..
— Ну, пора, пойдём.
По дороге на избирательный участок Софья Николаевна говорила уже о себе меньше, чем при первой встрече. Она шла и о чём-то думала, мечтательно вскидывала тщательно подвыщипанные бровки. Возможно, она представляла себя в сиреневом платье из панбархата с лауреатским значком на груди.
Когда они подходили к подъезду избирательного участка, Софья Николаевна вдруг остановилась и почти до боли сжала руку Волошиной:
— Машенька, что такое?
— В чём дело, Соня?
— Портрет, видишь?
— Да. А что?
— Но ведь она… она совсем, совсем на тебя похожа!
— А почему же я не должна походить сама на себя?
— С ума сойти! Так, значит…
— Значит, если хочешь, будешь голосовать за меня. Сама напросилась.
— Но ведь тут написано «Волошина», а ты Селезнёва?
— Я же говорила, что у меня есть муж, а его фамилия — Волошин.
— И ты мне ни слова? Ни полслова? С ума сойти! Ну я же говорила: типичный московский характер!
Пока Софья Николаевна у стола избирательной комиссии оформляла документы, к Волошиной один за другим подходили люди. Подходили знакомые и незнакомые, крепко пожимали руки, о чём-то спрашивали, весело улыбались. Софья Николаевна до боли закусила губу: ей было очень обидно, что на неё никто, абсолютно никто не обращает внимания, в то время как круг людей около Волошиной всё увеличивался и увеличивался. Когда Софья Николаевна получила бюллетень, к ней подошёл член избирательной комиссии и хотел проводить в кабину для голосования. Софья Николаевна вскинула брови, обаятельно улыбнулась и громко, чтобы все слышали, сказала:
— Зачем мне кабина? Маша Волошина — моя очень-очень близкая подруга, и я, конечно, проголосую за неё без всякой тайны.
Тогда близстоящие обратили на неё внимание, а член избирательной комиссии с чувством пожал руку:
— Поздравляю, от души вас поздравляю!
Софья Николаевна приняла это поздравление с таким видом, как будто это она была кандидатом в депутаты Верховного Совета. Гордо кивнув головой, громко ответила:
— Благодарю вас, спасибо! Избиратели не ошибутся, избрав мою подругу Машеньку. У неё же настоящий московский характер!
Кто-то мягко возразил:
— А при чём тут московский, рязанский или курский характер? У настоящего советского человека, каким является Мария Фёдоровка, настоящий советский характер.
Софья Николаевна не стала спорить. Она уже была довольна тем, что наконец привлекла к себе некоторое внимание. Правда, на её самодовольное лицо легла еле заметная тень грусти. Видимо, она вспомнила и только сейчас поняла слова Волошиной об отражённом свете.
ДВЕ МАМЫ
Эту историю рассказала мне воспитательница детского сада Мария Сергеевна Смирнова.
* * *
— Галю к нам в сад привела женщина с очень молодым лицом, но совершенно седая. В тот день я узнала о галиной маме лишь по ответам на обязательные вопросы, которые ей задавали, как и всякой другой матери, при записи ребёнка в детский сад.
— Ваша фамилия?
— Сорокина.
— Имя, отчество?
— Анна Фёдоровна.
— Где работаете?
— На ткацкой фабрике.
— Домашний адрес?
— Улица Ленина, дом 18, квартира 40.
— Сколько лет девочке?
— Три года.
— Отец?..
— Погиб на фронте.
— Ещё дети есть?
— Была… девочка… Светлана. Убита во время налёта фашистской авиации…
При этих словах она крепко прижала к себе Галю, а Галя, курносая девочка с круглыми кукольными глазками на круглом веснушчатом лице, со смешными крючковатыми косичками, тоже прижалась к ней и, взяв в свои ручонки седую голову мамы, стала ей шептать что-то на ухо.
Анна Фёдоровна улыбнулась и погладила Галю по голове:
— Можно, Галочка, конечно, можно, если тётя…
— Меня зовут Мария Сергеевна.
— …если тётя Маруся разрешит. Она спрашивает, могут ли принять в детский сад её куклу,
Я посадила девочку к себе на колени.
— Конечно, можно и твою куклу записать к нам в детский сад. Она ведь твоя дочка? Да?
— Да.
— А как её зовут?
— Соня. А… когда она не слушается, я ее в угол ставлю.
— Ты её любишь?
— Да. А когда она суп не ест, тогда не люблю… А колясочку для Сони тоже можно сюда приносить?
— Конечно.
— А сониного мишку тоже можно?
— И мишку можно.
— А… а если я буду жить у вас, кто тапкины мамки будет искать?
— Что?
— Ой! Я совсем не так сказала! Мне надо было говорить мамкины тапки, а я говорю тапкины мамки…
Галочка смутилась, покраснела, скатилась с моих колен и, подбежав к матери, уткнулась лицом к ней в колени.
Анна Фёдоровна рассмеялась:
— Эх, ты, маленькая мама, сразу тёте Марусе все
