Сын на отца (СИ) - Романов Герман Иванович

— Засов отодвинь!

Тяжелые шаги остановились перед деревянной преградой, затоптались чьи-то ноги, лязгнул металл.

— Сейчас Кузьма Петрович!

Запор на двери заскрежетал, дверь с чудовищным скрипом отворилась — Алексей зажмурил глаза, настолько показался яркий свет горевшего факела. Но через дрожащие ресницы внимательно разглядел вошедших в камеру — от их зловещего вида напрягся до последней мышцы. Здоровенные мужики в стеганках и кожаных фартуках, бородатые, с низкими лбами питекантропов, они всем своим видом прямо говорили — это и есть самые настоящие палачи, или каты, как их тут называли.

— Света добавь, Ванька, факел повыше подними, дурень! А то выблядок что-то лежит скрючившись. Не помер ли, собака?! Совсем было бы некстати, ведь поспрашивать его надобно!

Мощные руки сграбастали Алексея за грудки и рывком подняли, да так резко, что крепкая ткань затрещала — Кузьму силушкой от рождения наделили изрядной. Однако вес царевича был немаленький, к тому же кату приходилось держать его на весу. Но когда «клиент» умышленно подогнул ноги, трюк такой проделать чрезвычайно трудно.

Однако кат был чрезвычайно силен, он встряхнул Алексея как щенка, поворачивая к свету.

— Да вроде не помер? Ты зачем ему так голову разбил, Степан Сильвестрович — не проломил ли лоб?! Ох-ти…

«А вот и пятое имечко нарисовалось, того, кто прикладом меня шарахнул. Пора начинать, момент удобный!»

Алексей осторожно вывел руку, и тут же ударил лезвием в грудину, отчаянно желая только одного — попасть в сердце. Бил хладнокровно — думал, что будет трясти мандраж, ведь никогда до этого не приходилось вот так убивать человека. Но нет — рука оказалась тверда, и пальцы не разжали хватки на рукояти ножа.

Попал точно в цель, будто на уроке анатомии в школе, где на столе лежал манекен человека с изображением всех его внутренних органов, который старшеклассники называли «страшилой». И удачно ткнул как раз между ребер, что закрывали сердце.

Повезло!

— Ох-ти…

Палач только охнул, железная хватка моментально потеряла всю свою силушку. Обмякло тело, содрогнулось, не в силах поверить, что уже мертво — но рот успел приоткрыться и выдавить хрип.

Алексей уже крепко стоя на ногах, и не теряя времени, врезал коленом в пах второго ката, проявившего самоубийственную нерасторопность. Верзила только стал поднимать над головой факел, а потому проглядел нападение и на старшего палача, и на себя самого. От «подлого удара» он охнул и согнулся, а сам Алексей, будто мясник на приготовлении шашлыка из живого барана, тут же полосонул лезвием ножа по горлу.

Хорошо и глубоко резанул, недаром лезвие сам довел до бритвенной остроты — послышался хрип, который ему уже доводилось услышать — предсмертное «бульканье» не перепутаешь.

— Уй-я…

Палач жалостливо так захрипел, видимо, только в эти последние секунды, осознав разумом, что он сейчас умрет. И правильно — живодеры всегда с жизнью расстаются очень неохотно, как и прочие кровожадные садисты. Ведь они привыкли мучить и терзать, потом сладострастно убить свою жертву — и от резкой перемены ролей впадают в дикий ужас, который буквально плещется в их глазах.

Но что странно — именно эти звуки наполнили тело Алексея невиданной прежде силой. Будто через напившийся крови клинок, который держала его рука, вся силушка палачей переливалась в его жилы. Такого вливания адреналина он никак не ожидал, и никогда в жизни не испытывал. Нахлынуло ощущение полной эйфории, весьма близкого к запредельному наслаждению, непонятное упоительное счастье.

Алексей, дрожа от нетерпения, желая всей душой продолжения смертельного пиршества, рванулся вперед, что было сил, сжимая в обеих руках оружие, и вдыхая пьянящий запах пролитой дымящейся теплой крови, часть которой обагрила его самого.

— Да что происходит…

Договорить старикашка в старом приказном одеянии, но при этом в новомодном парике, не успел. Алексей с ходу попал носком сапога, прямо под челюсть, сидящему в деревянном креслице старцу, которого тут опрокинуло на пол. В другой момент можно было расхохотаться от столь нелепой картины, но только не сейчас. Тело царевича действовало гораздо быстрее, чем за ним успевал мозг.

— Бл…й сын…

Послышался лязг стали клинка — стоящий за приказным дьяком офицер вытаскивал из ножен шпагу. Позволить ему это сделать стало бы величайшей глупостью — Алексей мгновенно вскинул левую руку с зажатым в ней «стрелялкой» и отвел пальцем «шпынек» в сторону, надавив. Негромко щелкнула, распрямляясь, пружина — лезвие вошло в грудь офицера во всю свою длину, пробив и епанчу, и мундир.

— А…

На лице офицера ярость сменилась несказанным удивлением, Алексей даже успел заметить, как подернулись мутной пленкой глаза. Только смотреть дальше не стал — тело действовало машинально. Отвесив каблуком в лоб старцу еще один пинок, и вовремя — дьяк вздумал подняться с каменного пола. На этот раз, судя по стуку головы об каменный пол, можно было не сомневаться в нокауте, если череп, конечно, не раскололся.

— Кормилец, пожалей…

Пятый участник будущей пытки оказался мальцом. Федька — парнишка лет четырнадцати, рухнул на колени как подкошенный. Затем ткнулся лбом в каменный пол и запричитал:

— Пожалей, боярин, не своей волей в застенок пришел. Мамка без хлебца сидит, сестренок трое малых. Пожалей, боярин, Христом заклинаю, милостивец, не виноватый я!

— Живи, малец, с детьми не воюю!

Алексей окинул взглядом пыточную — над потолком балка, на ней висит веревка с хомутом. В жаровне алеет уголь, там лежат непонятные железки с длинными ручками. На полу клещи, несколько самых обычных веников, еще какие-то инструменты на лавке, отдаленно напоминающие те, что видел в кабинете стоматолога, но гораздо больше размером и зело устрашающие. В углу короткая лавка, перед ней столик — на нем чернильница, гусиные перья и стопка бумаги.

«Надо закрыть внутреннюю дверь на засов, чтобы никто сюда не зашел. И побеседовать с пленными по душам — надеюсь, поганый старик не окочурился. А мальчишка меня наружу выведет — запугаю его хорошо, он и расскажет, как отсюда выйти!»

Алексей задвинул засов, но искоса посмотрев на стопку бумаги и чернильницу с пером, подумал:

«Раз старец в кресле, а офицер стоял в стороне, то кто-то же должен записывать мои показания? Не палачи, они должны пытать, и не малец, их помощник. Должен прийти шестой!»

Глава 4

— И что мне делать! У, сука!

Бедро обожгло, и Алексей стремительно обернулся — и вовремя, иначе бы вторым ударом этот мальчишка вспорол бы ему живот, а так сталь ножа раскроила лишь ткань.

«Бывших палачей не бывает, а этот гаденыш, кандидат в каты, вон как наловчился ножичком орудовать!»

Мысль пронеслась в голове — и он осознал, что не мальчишка перед ним, а махровый убивец, что не раз помогал при пытках своим наставникам, и ничего детского у этой юной мразоты в душе не осталось.

— Гаденыш!

Места для жалости в душе не осталось — его хотели зарезать, напав сзади, а все эти слезы и просьбы были чистейшим обманом, каким пользуются убийцы, что не могут принять открытый бой и делают ставку на коварный удар в спину. Еще год назад, в покинутом им мире, он бы попытался разоружить поганца, и сдал бы в милицию. И посадили бы мальца в лучшем случае в колонию для несовершеннолетних, откуда бы он вышел готовым преступником. А в худшем оставили на свободе, и он бы начал убивать людей всерьез, без слез и сопель, наслаждаясь.

«Нет ни возраста и пола — здесь все убийцы! И если ты не убьешь, то зарежут тебя. А потому никакой жалости — тебе ее тоже не дадут! И этот малец злобно бы хихикал, прижигая твое тело раскаленным железом. Так что пощады не проси, и сам ее не давай!»

— Брюхо вспорю, дядя!

От сверкнувшего клинка засапожного ножа Алексей еле успел уйти в сторону, и, выбросив кулак в лицо отвлек на секунду внимание — ловкий оказался, стервец, раскроил рукав лезвием. Но этого хватило, и царевич сам ударил, попав острием клинка в печень.