Аметистовый перстень - Анатоль Франс

– Вы совершенно правы, – подтвердил г-н де Бресе. – Да и к тому же, можно ли допустить, чтобы семь французских офицеров ошиблись? Можно ли это допустить, генерал?

– С трудом, – отвечал генерал Картье де Шальмо. – Я лично допустил бы это с трудом.

– Синдикат изменников! – воскликнул г-н де Бресе. – Просто неслыханно!

Разговор стал более вялым и прекратился. Герцог и генерал заметили фазанов на лужайке и, охваченные инстинктивным и неискоренимым желанием убивать, пожалели в глубине души, что при них не было ружей.

– У вас лучшая охота в здешних местах, – сказал генерал герцогу де Бресе.

Герцог погрузился в задумчивость.

– Так или иначе, – сказал он, – евреи не принесут счастья Франции.

Герцог де Бресе, старший сын покойного герцога, некогда блиставший в рядах «легкой кавалерии» Версальского собрания, вступил на политическое поприще после смерти графа Шамбора.[4] Он не знавал дней надежды, часов жаркой борьбы, монархических махинаций, увлекательных, как заговор, насыщенных страстями, как аутодафе; не видал вышитых пологов, поднесенных монарху владетельницами замков, знамен, стягов, белых лошадей, которые должны были привезти короля. Как наследственный депутат от Бресе, он вступил в Бурбонский дворец с чувством глухого недоброжелательства по отношению к графу Парижскому и с тайным желанием, чтобы трон не был восстановлен в пользу младшей линии. В остальном же он был лояльным и преданным монархистом. Он был вовлечен в интриги, которых не понимал, запутался при голосованиях, кутил в Париже и при перевыборах в палату потерпел в Бресе поражение от доктора Котара.

С тех пор он посвятил себя сельскому хозяйству, семье, религии. Из наследственных земель, охватывавших в 1789 году сто двенадцать приходов и состоявших из ста семидесяти феодов, четырех владений с правом на титулование, восемнадцати кастелянств, ему досталось восемьсот гектаров земельных угодий и леса вокруг исторического замка Бресе. Его охоты придавали ему в департаменте тот блеск, которого не придал ему Бурбонский дворец. Леса Бресе и Герши, где некогда охотился Франциск I, прославились также и в истории церкви: там находилась почитаемая часовня Бельфейской божьей матери.

– Запомните то, что я вам говорю, – повторил герцог де Бресе, – евреи не принесут счастья Франции… Не понимаю почему от них не избавятся. Ведь это же так просто!

– Это было бы превосходно, – ответил товарищ прокурора, – но не так просто, как вы думаете, ваша светлость. Чтоб добраться до евреев, надо прежде всего ввести хорошие законы о натурализации. Издать хороший закон, отвечающий намерениям законодателя, вообще нелегко. Законодательные же постановления, предполагающие, как в вашем проекте, ломку нашего публичного права, издаются с необычайным трудом. Да и сомнительно, к сожалению, чтобы нашлось такое правительство, которое взялось бы предложить их или поддержать, и такой парламент, который стал бы за них голосовать… А наш сенат никуда не годится…

По мере того как у нас на глазах развертывается опыт истории, мы убеждаемся, что восемнадцатый век есть сплошное заблуждение человеческого разума и что социальная истина, как и истина религиозная, заключается целиком в традициях; средних веков. Во Франции, как это уже случилось в России, скоро понадобится возобновить в отношении евреев меры, применявшиеся при феодальном строе, настоящем образце христианского общества.

– Это неоспоримо, – сказал г-н де Бресе, – христианская Франция должна принадлежать французами христианам, а не евреям и протестантам.

– Браво, – отозвался генерал.

– Был в моем роду, – продолжал г-н де Бресе, – один младший отпрыск, прозванный, не знаю почему, Серебряный Нос и сражавшийся против нашей провинции при Карле Девятом.[5] Вон на том дереве с оголенной верхушкой он приказал повесить шестьсот тридцать шесть гугенотов. Так вот, признаюсь вам, я горжусь тем, что веду свое происхождение от Серебряного Носа. Я унаследовал от него ненависть к еретикам. И я ненавижу евреев, как он ненавидел протестантов.

– Это весьма похвальные чувства, ваша светлость, – сказал аббат Гитрель, – очень похвальные и достойные великого имени, которое вы носите. Позволите мне только указать на один пункт. Евреи не считались еретиками в средние века. Да и, в сущности говоря, они не еретики. Еретик это тот, кто, приняв святое крещение, знает догматы веры, но отступает от них или борется с ними. Таковыми являются или являлись ариане, новациане, монтанисты, присциллиане, манихеяне, альбигойцы, вальденсы и анабаптисты, кальвинисты, с которыми так основательно расправлялся ваш прославленный предок Серебряный Нос, и многие другие сектанты или сторонники взглядов, противных учению церкви. Число их велико, ибо многообразие есть свойство заблуждения. Тот, кто впал в ересь, катится по наклонной плоскости; одним расколом порождается другой раскол, и так до бесконечности. Едина только истинная церковь, а прочие рассыпаются мелкой пылью. Я нашел у Боссюэ, ваша светлость, великолепное определение для еретика: «Еретик, – говорит Боссюэ,[6] – это тот, кто имеет собственные взгляды, руководится своим мнением и своим личным чувством». Но еврей, не сподобившийся таинства крещения и познания истины, не может быть назван еретиком. Да мы и видим, что инквизиция никогда не преследовала евреев за то, что они евреи, и если она предавала их светскому правосудию, то только как осквернителей святыни, богохульников или совратителей правоверных. Евреи, ваша светлость, должны быть скорее отнесены к неверным, как называют всех, кто не был крещен, кто не приобщился истин христианской веры. При этом, однако, нельзя причислять их к неверным в том же смысле, что и магометан или каких-либо идолопоклонников. Система вечных истин отводит евреям совершенно особое место. Богословие дает им определение, соответствующее их роли в священном предании. В средние века их называли «свидетельствующими». Сила и меткость этого термина достойны восхищения. Действительно, господь хранит евреев как живое свидетельство и подтверждение слов и деяний, лежащих в основе нашей религии. Не надо думать, что господь намеренно порождает в них слепое упорство, чтобы оно служило доказательством истинности христианской веры. Евреи коснеют в своем упорстве по свободному произволу, а бог лишь пользуется этим, дабы укрепить нас в нашей вере. Ради того он и сохраняет евреев среди прочих народов.

– А между тем, – сказал г-н де Бресе, – они отнимают у нас наши деньги и подрывают нашу национальную мощь.

– И оскорбляют армию, – вставил генерал Картье де Шальмо, – или, вернее, поручают оскорблять ее своим наемным брехунам.

– Это – преступление, – кротко сказал аббат Гитрель. – Спасение Франции – в единении духовенства и армии.

– Почему же в таком случае, господин аббат, вы защищаете евреев? – спросил герцог де Бресе.

– Я далек от того, чтобы защищать их, – возразил аббат Гитрель, – напротив, я осуждаю их за непростительное заблуждение, за их неверие в божественность Иисуса Христа. В этом пункте их упорство непоколебимо. То, во что они веруют, достойно веры, но не во все, что достойно веры, они веруют. Тем самым они и навлекли на себя осуждение. Оно тяготеет над всем народом, а не над отдельными личностями, и не касается израильтян, принявших христианство.

– А мне крещеные евреи не менее противны и, пожалуй, еще противнее, чем прочие, – сказал г-н де Бресе. – Я ненавижу их расу.

– Позвольте мне этому не поверить, ваша светлость, – ответил аббат Гитрель, – ибо это было бы прегрешением против веры и милосердия. И вы, без сомнения, разделяете мою мысль о том, что надо, до известной степени, питать признательность к некрещеным евреям за их добрые намерения и их щедроты в отношении наших богоугодных заведений. Нельзя, например, отрицать, что семьи Р. и Ф. подали в этом случав пример, которому должны бы подражать все христианские дома. Скажу даже, что госпожа Вормс-Клавлен, хотя еще не принявшая открыто католичества, последовала во многих случаях истинно ангельскому внушению. Супруге префекта мы обязаны той терпимостью, какою пользуются в нашем департаменте всюду преследуемые конгрегационные школы.

Что же касается баронессы де Бонмон, то она хоть и еврейка по рождению, но христианка по поступкам и по духу и в известной степени подражает тем благочестивым вдовам прошлых веков, которые уделяли церквам и бедным часть своих богатств.

– Эти Бонмоны немецкого происхождения, и их настоящее имя Гутенберг, – заметил г-н Лерон. – Дед разбогател на изготовлении абсента и вермута, словом на ядах; его трижды приговаривали за злостное надувательство и фальсификацию. Отец, промышленник и финансист, составил скандальное состояние на спекуляциях и хищнических скупках. Впоследствии его вдова преподнесла золотую дароносицу его преосвященству епископу Шарло. Эти люди напоминают мне двух стряпчих, которые, после проповеди доброго отца Майяра, перешептывались друг с другом на паперти: «Да неужели отдавать, что в руки попало?»