Финляндия. Творимый ландшафт - Екатерина Юрьевна Андреева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Старых Ладоге и Упсале сохранились Варяжские улицы, только в Упсале – проезжая, а в Ладоге – прохожая (весной во время распутицы она превращается в ледяную речку, но пройти можно по сугробам на обочинах или прямо по верхам заборов). Ладоге везло почти сто относительно мирных лет, так как в 1019-м или в 1020 году она оказалась приданым принцессы Ингигерд, дочери первого крещеного шведского конунга Олава, жены новгородского, а затем и киевского князя Ярослава Мудрого, свояченицы и несостоявшейся невесты другого – норвежского – короля Олава Святого, который, как рассказывает нам сага, живал в Хольмгарде-Новгороде, где у Ярослава и Ингигерд воспитывался его сынок Магнус Добрый, отличавшийся таким же, как у отца, характером истинного берсерка. С течением времени Ингигерд прославилась как святая благоверная княгиня Анна Новгородская.
В саге «Гнилая кожа» говорится о том, как Ярицлейв построил прекрасную палату. Она была обтянута парчой и украшена драгоценными камнями. Когда в этот чертог на пир пришла княгиня со свитой, Ярослав спросил, видела ли она где-нибудь такую красоту и такую дружину (которая уже, по всей видимости, пировала вовсю, а как и чем закусывали, теперь можно понять, посетив, например, сетевой ресторан «Харальд», названный в честь Харальда Хардрада, младшего брата Олава Святого и столь же безжалостного берсерка). Ингигерд отвечала, что палата хороша и – внимание! – редко где встретишь столько богатства, но палата, где сидит Олав-конунг лучше, хотя и «стоит на одних столбах». Тут Ярослав, позднее прозванный Мудрым за то, что написал первое судебное законодательство на Руси, кого и как судить-штрафовать за кражи, побои и убийства, не сдержался и дал ей по лицу со всего размаха. Ингигерд обиделась и стала собираться на родину. Насилу ее уговорили остаться – на условии, что Ярослав пошлет в Норвегию корабль за Магнусом, незаконным сыном ее несостоявшегося мужа Олава.
Вероятный заказчик росписей Георгиевской церкви новгородский князь Святослав, недавний победитель шведов и спаситель Ладоги, потомок Ингигерд, Ярослава и английского короля Гарольда, погибшего в битве при Гастингсе, был в 1167 году изгнан из Новгорода, что служит прочным основанием для верхней датировки удивительных росписей подконтрольной новгородской епархии староладожской церкви.
Удивительных потому, что здесь, вопреки византийским канонам, в южной абсиде на месте апостолов красуется на коне, сером в яблоках, святой Георгий, а перед ним выступает царевна, ведущая дракона-змия на поводке из своего пояса. Дракон идет себе за царевной живой и здоровый, а вовсе не валяется, жестоко пронзенный копьем. (Еще один нетрадиционный Георгий на восточной стене, то есть не на месте, написан был в датской церкви во Врангструпе в 1490-е годы, но этот рыцарь-латник именно разит дракона, который кажется закованным в чешую, как в рыцарскую броню.)
По странному совпадению, как и в Старой Ладоге, единственная хорошо сохранившаяся фреска нового собора Старой Упсалы, строившегося в 1287-1435 годах на месте гибели святого Эрика и его первой, не дошедшей до нас церкви, тоже представляет святого Георгия, едущего на боевом коне, вслед которому бредет принцесса. В отличие от староладожского прекрасного, потому что не кровожадного, истинно христианского воина, здесь изображен закованный в латы герой рыцарских турниров XV века, который мог бы сражаться в битвах рыцарей Учелло, Карпаччо или Пизанелло. Он, как и датский латник из Врангструпа, весь в броне, лицо – под забралом шлема, похожего на мультиварку, на щите – белый крест, а конь покрыт попоной в крупных красных кругах-розетках, словно бы скатились на нее все яблоки с древнейших яблонь из упсальского церковного сада, кряжистых, как оливы в Гефсимании или как кентерберийский платан.
О каменном храме в Пюхтяя, возведенном в середине XV столетия, вскоре после окончания строительства нового собора Старой Упсалы, известно немногим более, чем о святом Генрихе, его покровителе. Отсутствие достоверных источников, рассказывающих о строительстве и росписи, – общее обстоятельство для большинства финских средневековых церквей, о которых часто даже нельзя сказать, кому они посвящены. Самым авторитетным знатоком их истории считается профессор-археолог Маркус Хиекканен, который проанализировал планы всех построек и на основе дендрологического анализа датировал большую их часть XV веком, хотя раньше полагали, что храмы эти лет на сто старше[4].
В XIV веке на месте нынешнего храма в Пюхтяя стояла деревянная церковь (в 1380-м приход впервые упоминается в документах), которую около 1460 года заменили на массивную трехнефную постройку из гранитных валунов. Перед самой Реформацией в первом двадцатилетии XVI века церковь успели расписать фресками по сухой штукатурке. Писали в две краски: разведенной красной глиной и углем, и, вероятно, в несколько этапов, так как манеры росписей сильно рознятся. «Это очень похоже на церкви Сааремаа», – сказали наши друзья-фенноманы, глядя на фрески средокрестия у алтаря: здесь тебе и ветхозаветная лоза в парусах, и лик Спасителя; в следующем средокрестии – символы евангелистов в узоре из лозы, напоминающей брусничник. Лоза – традиционный символ райских кущ – отнюдь не случайно превращается в наших краях в бруснику или клюкву: в поздних карело-финских рунах девушка Марьятта, съев лесную ягодку, рожает божественного младенца, наделенного большей магической силой, чем шаман Вяйнемяйнен.
«Да, – говорю, тыча пальцем в потолок, – такого нигде больше нет: о чем вот эта роспись?» Двое бородатых мужчин в рубахах рубятся на своде. Левый вооружен коротким копьем, над головой у него кривая линия типа нимба-бумеранга, он наступает, но нога его нарисована предательски соскальзывающей со свода вниз. Его противник уверенно орудует боевым топором и мечом. Вверху над ними, в углу, – то ли пни, то ли башни замков. Кто они и, главное, будет ли победитель в этом поединке?
Слева – лик Спасителя и кресты в кругах, похожие на божьих коровок, справа – мотки спиралей, клубки взвихренных линий. Кое-где этот поток сознания прерывается изображением худосочной елки, втиснутой в узкую плоскость паруса между ребрами свода. Более неоднозначную церковную роспись трудно себе вообразить: церковь и смертоубийство друг другу, как видим, не противоречат. В ренессансной Италии есть храмы, которые с трудом отмывали от крови и освящали после убийств. Однако здесь смертельная схватка без явного победителя, можно сказать, канонизирована церковным искусством, в котором, по идее, добро должно зримо побеждать зло. «Борьба христианства с язычеством?» – спрашиваю товарища. Он: «Это финны со шведами рубятся, с крестителями своими. Знаешь, что у финнов нет своих святых?»
Исторических сведений о Финляндии
