Удушие - Чак Паланик

Здесь есть девушка-массовик, у которой было вздутие живота, и там нашли фунт спермы. Её зовут Лу-Энн.

Здесь парень из кинотеатра, продевавший член сквозь дно коробки попкорна, – зовите его Стив, – и по вечерам его повинная задница сидит у заляпанного краской стола, втиснувшись в детский пластмассовый школьный стульчик.

Всё это люди, которых вы считали большим приколом. Вперед, ржите, пока не надорвёте к чертям свой чёртов живот.

Это сексуально озабоченные.

Всё это люди, которых вы считали городскими байками, – ну, вот они, всамделишные. С самыми настоящими именами и лицами. Работами и семьями. Учёными степенями и полицейскими досье.

В женском туалете Нико прижимает меня к холодной плитке стены и усаживается мне на пояс, пытаясь извлечь из штанов. Другой рукой Нико обнимает мой затылок и тянет моё лицо, открытый рот, навстречу своему. Её язык борется с моим, она разогревает мне головку поршня большим пальцем руки. Сталкивает джинсы у меня с бёдер. Сидя, приподнимает подол своего платья, прикрыв глаза и немного отклонив назад голову, плотно пристраивает свой лобок к моему и бормочет что-то сбоку мне в шею.

Говорю:

– Боже, как ты прекрасна, – потому что несколько последующих минут такое позволительно.

А Нико подаётся назад, смотрит на меня и спрашивает:

– Это ещё что значит?

А я в ответ:

– Не знаю, – говорю. – Да ничего вроде, – говорю. – Забудь.

Плитка пахнет дезинфекцией и шероховато трёт мне зад. Стены поднимаются кверху, к потолку из звукоизолирующей плитки и отдушинам, покрытым пылью и грязью. Характерный запах крови от ржавой железной коробки для использованных салфеток.

– Свою справку об освобождении, – вспоминаю. Щёлкаю пальцами. – Принесла?

Нико чуть поднимает бёдра, потом роняет их, подтягивается и усаживается. Голова её по-прежнему откинута назад, глаза всё ещё закрыты, – она роется в корсаже платья, выуживает сложенный из голубой бумаги квадратик и бросает мне его на грудь.

Говорю:

– Умница, – и отцепляю авторучку от кармана своей рубашки.

Нико поднимает бёдра чуть выше с каждым разом, потом крепко усаживается. Немного трётся взад и вперёд. Пристроив по руке на каждое бёдро, подталкивается вверх, после падает вниз.

– “Вокруг света”, – прошу я. – “Вокруг света”, Нико.

Она приоткрывает глаза где-то наполовину и смотрит на меня сверху, а я болтаю в воздухе авторучкой, как вы помешиваете чашку кофе. Даже через одежду на моей спине отпечатывается узор канавок между плиткой.

– Давай, “вокруг света”, – прошу. – Сделай мне такое, крошка.

И Нико закрывает глаза, задирая юбку у талии обеими руками. Пристраивает весь свой вес на мои бёдра и переносит одну ногу мне через живот. Потом переносит вторую, оставаясь сидеть на мне, но уже лицом к моим ногам.

– Хорошо, – говорю я, разворачивая голубой листок бумаги. Разглаживаю его на её выгнутой дугой спине и вписываю своё имя внизу, в графе, гласящей “поручитель”. Сквозь платье чувствуется широкий ремешок её лифчика: резинка с пятью или шестью проволочными крючками. Чувствуются её рёбра под толстым слоем мышц.

Прямо в этот миг, вглубь по холлу, в комнате 234, сидит девушка кузена вашего лучшего друга, та девчонка, которая чуть не до смерти долбила себя на ручке коробки передач в “Форде Пинто” после того, как поела “шпанской мушки”. Её зовут Мэнди.

Здесь парень, который раз пробрался в клинику в белом халате и сдавал экзамен по тазобедренной области.

Здесь парень, который в номере своего отеля вечно валяется голым на покрывалах, с утренним стояком, и ждёт, когда войдёт горничная.

Все эти известные по слухам знакомые знакомых знакомых знакомых… все они здесь.

Мужчина, искалеченный автоматической электродоилкой, – его зовут Говард.

Девушка, висевшая в душевой на штанге для занавески, полумёртвая от аутоэротического удушения, – это Пола, и она сексоголичка.

Скажите – “Привет, Пола”.

Давайте сюда своих любителей тереться в метро. Давайте своих любителей распахивать плащи.

Мужчина, который устанавливает камеры под ободком унитаза в женских туалетах.

Парень, который щекочет хозяйство об откидные листы депозитных графиков в автоматических справочных.

Все любители подглядывать. Нимфоманки. Грязные старикашки. Туалетные партизаны. Кулачные бойцы.

Все те сексуальные страшилища и страшилки, насчёт которых вас предупреждала мамочка. Все те ужасные поучительные истории.

Все мы здесь. Живём и бедствуем.

Это двадцатишаговый мир сексуальной зависимости. Сексуально-озабоченного поведения. Вечером каждого дня недели они встречаются в задней комнате какой-нибудь церкви. В разных конференц-залах общественных центров. Каждую ночь, в каждом городе. Есть даже виртуальные собрания в Интернете.

Моего лучшего друга, Дэнни, я встретил на собрании сексоголиков. Дэнни дошёл до того, что ему нужно было мастурбировать раз по пятнадцать на день, чтобы хоть остановиться. Кроме того, у него уже еле сжимались пальцы, и он переживал насчёт того, что с ним может случиться от вазелина за такой долгий срок.

Он пытался перейти на какую-нибудь мазь, но всё сделанное для смягчения кожи, казалось, работало как раз наоборот.

Дэнни и все те мужчины с женщинами, которых вы считаете такими жуткими, смешными или жалкими людьми, – все они здесь ослабляют пояса. Сюда мы все приходим открыться.

Сюда приходят на время трёхчасовой отлучки проститутки и сексуальные преступники из тюрем минимально строгого режима, которые сидят рука-об-руку с любительницами групповух и мужиками, берущими в рот по магазинам эротической литературы. Шлюха здесь объединяется с клиентом. Растлитель предстаёт перед растлённым.

Нико подтягивает гладкий белый зад почти к основанию моего поршня, потом срывается вниз. Вверх – и вниз. Катается, туго обхватив меня внутренностями по всей длине. Выстреливая вверх, потом швыряя себя вниз. Мышцы её рук, которыми она отталкивается от моих бёдер, всё набухают. Бёдра у меня немеют и белеют в её руках.

– Теперь, когда мы друг друга знаем, – спрашиваю. – Нико? Что скажешь, нравлюсь я тебе?

Она оборачивается и смотрит на меня через плечо:

– Когда будешь врачом, ты сможешь выписывать рецепты на что угодно, так?

Это если я когда-нибудь решу вернуться к учёбе. Не стоит недооценивать то, как медицинская степень может помочь тебе уложить кого-нибудь в койку. Поднимаю руки, пристраивая каждую ладонь поверх натянутой гладкой кожи на боках её бёдер. Вроде как, чтобы помогать ей подтягиваться, – а она пропускает свои прохладные мягкие пальцы сквозь мои.

Туго напялившись на мой поршень, не оглядываясь, сообщает:

– Друзья поспорили со мной на деньги, что ты уже давно женат.

Держу её гладкую белую задницу в руках.

– Сколько денег? – спрашиваю.

Объясняю Нико, что её друзья могут оказаться правы.

Ведь, по правде, любой сын, воспитанный матерью-одиночкой, в каком-то смысле родился женатым. Я не уверен, но похоже, пока мама твоя не умрёт, любая другая женщина в твоей жизни может стать только сторонней любовницей.

В современном мифе про Эдипа – именно мать убивает отца и забирает сына.

И никак не выйдет развестись со своей матерью.

Или убить её.

А Нико спрашивает:

– Что ещё значит – любая другая женщина? Боже, это сколько же их? – говорит. – Рада, что мы с резинкой.

На предмет полного списка сексуальных партнёров мне пришлось бы свериться со своим четвёртым шагом. Заглянуть в блокнот с полной моральной описью. С полной и беспощадной историей моей зависимости.

Это если я когда-нибудь решу вернуться, чтобы завершить тот чёртов шаг.

Для людей, которые торчат в комнате 234, работа по двадцати шагам на собраниях сексоголиков – это ценный важный инструмент в понимании и излечении от… ну, вы поняли.

А для меня – это потряснейший практический семинар. Тут подсказки. Технические тонкости. Стратегии, позволяющие трахнуться так, как и не мечталось. Ведь эти зависимые, когда рассказывают свои истории, – они же, чёрт возьми, великолепны. Плюс тут девочки-заключённые, выпущенные из тюрем на три часа сексоманской терапии общения.

Нико в том числе.

Вечера по средам означают Нико. Вечера пятницы значат Таня. По воскресеньям – Лиза. Лиза потеет жёлтым от никотина. Её талию можно почти обхватить руками, когда пресс её каменеет в кашле. Таня вечно протаскивает какую-нибудь резиновую игрушку для секса: обычно самотык или нитку резиновых бус. Какой-то сексуальный эквивалент сюрприза в коробке с сухарями.

Старый принцип, мол, красота – радость навеки: а вот по моему личному опыту даже самая раскрасивая красавица – радость только на три часа, это предел. Потом ведь она захочет рассказать тебе обо всех своих травмах детства. Один из приятных моментов во встречах с девчонкой из тюрьмы – кайф от мысли, что смотришь на часы, и знаешь: через полчаса она уже будет за решёткой.