Испытание войной - Алена Даниленко

– Уж не переезжаете ли вы?

Бабушка, Дуняша и тетя Надюша всегда занимались хозяйством. Тетя Саша по праздникам любила наряжаться: несколько раз переодевалась, примеряла свои скромные наряды и вертелась перед зеркалом комода. Тетя Манюша садилась в зале за фортепиано и часами играла и играла. В будни ей не позволяли много играть – она должна была работать.

Зала в квартире тоже была особенная. Окна были обвиты, как и в кухне, плющом, и на окнах стояло множество цветов. Над окнами висели клетки с птицами. Клетки висели даже на потолке и по одной из стен… Их было не менее двенадцати-пятнадцати. Тетушка ухаживала за птицами и разговаривала с ними, как с людьми. Был у нее и любимый попугай. У него даже была особая клетка, в которой выводились птенчики.

В зале стояли два дивана, обитые цветным ситцем. У окон красовался длинный черный стол. В праздники на этом столе обедали, а после обеда крышку поднимали и на внутренней стороне устраивали игру «бикс». Я точно не помню, в чем она заключалась. Помню, что поднималась покатая доска, на ней были лунки и ворота с колокольчиками и отделения с цифрами. Надо было специальной длинной палочкой – кием – ударять в шар и попадать через ворота в лунки или в отделения с цифрами. В детстве я умела и любила играть в «бикс», но теперь совсем все забыла.

– Тетушка, вы мне так и не объяснили, в чем причина такого неожиданного визита наших родственников…

– Машенька, я еще сама ничего толком не знаю, но говорят…

– Что говорят, тетушка?

– Говорят, что спокойное время – это не про нас, – Таисия Петровна не хотела зря волновать ранимое сердечко девушки. Надежда на то, что все еще обойдется, как известно, покидает последней. И при всей своей строгости эта женщина по-настоящему пеклась о благополучии Маши.

Все приготовления были закончены, стол накрыт. Гости заняли свои места.

– Что ж, дорогие, приятного всем аппетита, – своим трубным гласом, словно молитву, которой все обязаны были подчиниться, произнесла Роза Петровна.

Поспешно покончив с ужином, все гости перешли в зал для того, чтобы обсудить важнейшую новость, которая всех тут и собрала.

– Никто не знает, насколько все самые страшные догадки правдивы, – низким голосом произнес мужчина лет тридцати пяти, который оказался двоюродным братом Маши. Встав посередине комнаты, расставив ноги на ширине плеч и скрестив руки за спиной, подобно командиру боевого отряда, он продолжил: – Но мы определенно должны подготовиться к худшему…

– Из этих самых соображений считаю, что целесообразно перевести всех женщин и детей…

– Машенька, – шепотом обратилась Роза Петровна к девушке, – выйди со мной ненадолго, у меня кое-что есть для тебя. Важное.

Девушка покорно последовала за тетушкой.

– Я не знаю, что будет и как будет, но мы все, определенно все, чувствуем наступление беды. Я хочу подарить тебе этот ежедневник и попросить тебя постараться записывать все, что происходит. Каждый день.

Маша все еще не могла понять, что же такое может произойти, что же такое страшное следует ожидать и к чему готовиться. В силу своих юных лет Мария не восприняла эту ситуацию и всеобщее волнение семьи слишком всерьез. Как, пожалуй, и все семнадцатилетние девушки. Как известно, максимализм является отличительной чертой этого возраста.

Вернувшись в гостиную, еще раз предприняв попытку понять то, что там происходит, Мария уселась в кресло и задумалась о своем. Ей так нравилось отдаваться мечтам о прекрасном и возвышенном. Она верила и ждала свою настоящую и единственную любовь. Ведь все обязательно именно так и должно быть. И однажды, обязательно, придет время и появится прекрасный принц, и это будет только начало сказки. Как же сладко ей мечталось!

После жарких бдений родни, в которых Маша не имела особого желания участвовать, все пришли к выводу, что уже достаточно поздно, и принялись готовиться ко сну.

Сладко укутавшись одеялом и как можно удобнее улегшись, все родственники и гости, казалось, уснули в одночасье. Так сладко все спали. Только Маша никак не могла заснуть. Всю ее вдруг резко сковал страх. Еще час назад она считала, что все эти разговоры о надвигающейся опасности – паранойя. А теперь, теперь ей вдруг стало невероятно страшно, будто окатило ледяным дождем. Долгое время, ворочаясь из стороны в сторону, складывая все мыслимые и немыслимые за и против, представляя самый ужасный расклад, она думала о будущем. Промучившись так пару часов, Маша решила, что сейчас самое время для первой записи в ее дневнике.

«08.09.41. Сейчас три часа ночи. Я никак не могу уснуть. Стоит признаться, что бессонница мне раньше была совсем незнакома. Никто не знает, но мне страшно. Страшно стало только сейчас… ведь, а что, если… Возможно, все, что я могу, – это вести этот дневник. Отныне я постараюсь записывать все свои мысли и чувства на эти страницы», – дав столь ответственное обещание и твердо решив это для себя, Маша тут же заснула.

Глава 4

Сентябрь 1941 года

Из обращений внутригородского комитета обороны: «Товарищи! В эти дни каждый из нас должен помнить, что жизнь его принадлежит Родине. Наша Родина в опасности, и никогда еще опасность не была так велика».

«Четвертого числа у нас еще были гости; тогда, кажется, вся родня съехалась. Гости побыли у нас несколько дней, а когда мы с тетей пошли их провожать, кругом загремело, потемнело, от страха задрожали и руки, и ноги, с неба раздался гул самолетов – это была первая бомбежка. С этого дня город начали часто бомбить. Помню, дом на углу Пятой Красноармейской улицы и Международного проспекта разбомбили, и он горел пару дней, его совсем никто не тушил. Потом бомбили Бадаевские склады. Мы живем совсем недалеко, и запах горелого сахара стоит в воздухе до сих пор. Ужасно противный запах…»

Это была вторая запись девушки. С начала бомбежки Маша вела этот дневник, надеясь, что он сможет хоть чем-то, хоть кому-то в дальнейшем помочь. Это была обыкновенная общая тетрадь, с аккуратными записями, некоторые были сделаны чернилами, некоторые – карандашами. Маша писала тем, что смогла найти. Более пятидесяти страниц убористого текста.

Маша стала писать все, как было, как она это представляла и видела, без какой-либо посторонней помощи. Написала достаточно немного в первые дни, скорее из-за того, что все было так непонятно. Непонятны чувства и все то, что ее окружало. Страх, сковывающий дрожащие руки. Ведь могли и поймать, никто не знал, можно ли все записывать. А через неделю начались тяжелые времена и Маша прекратила делать записи. Стоит отметить, что до этих событий у девушки уже были кое-какие «литературные опыты», но они были посвящены скорее более легким, прозаическим вещам – например, жизни соседской собаки, которую она периодически навещала и кормила, ее хозяева часто уезжали и просили Машеньку присматривать за их питомцем. А вообще первые записи девушка решила сделать еще в шесть лет. Тогда ее побудила к этому прочитанная книга, и ей захотелось сохранить все счастливые воспоминания о захватывающих поездках на поезде.

В первые дни войны Маша все еще продолжала воспринимать происходящее как что-то далекое, а эвакуация показалась ей довольно увлекательным приключением, город и окрестности были еще целы, и особой смуты никто не производил. Поэтому складывалось ощущение, что это все скоро закончится и все станет на свои прежние места. И только после бомбежки эшелона пришло трагическое понимание того, что все очень близко, очень страшно и действительно опасно, что война – страшная, безжалостная, жестокая и беспощадная – решительно и бесповоротно ворвалась в их жизнь. Прежней жизни уже не будет, и биться придется не на жизнь, а на смерть, причем в стороне остаться нельзя никаким образом.

В те дни Маша со своей теткой едва не оказались жертвой трагедии, подобной лычковской. Как известно, весь поселок Лычково в июле 1941 года попал под вражескую бомбежку. Здесь же был обстрелян и эшелон с детьми и подростками из Ленинграда, которых отправляли на спасение из осажденного города. К сожалению, лычковская трагедия была не единичным случаем. Подобных трагедий, когда ленинградские дети становились мучениками войны, было немало. Одной из причин тому стала роковая ошибка, точнее фатальное заблуждение, приведшее к чудовищной трагедии. Как известно, вскоре после начала войны началась эвакуация детей из Ленинграда, однако «наверху» в первые недели войны были уверены, что опасность Ленинграду грозит со стороны Финляндии, поэтому всех эвакуировали и отправляли в те места, которые посчитали безопасными, а именно в южные районы Ленинградской области. Поэтому большое число эвакуируемых попало в Демянский, Маревский, Молвотицкий, Валдайский и Лычковский районы тогдашней Ленинградской области. Как оказалось, людей везли прямо навстречу войне.

«Предложили эвакуацию – отказались, – дрожащими, окоченевшими от страха и холода пальцами, из последних сил записывала девушка. – Разбомбили большинство продовольственных складов. С питанием становилось все хуже и хуже. Убавили продовольственный паек, стало трудно жить, все стали худеть. Сломали во дворе все деревянные сараи: боялись, что загорятся от зажигалок. Доски закапывали в землю, сберегали их на дрова».