Утка, утка, Уолли - Гейб Роттер

Мне пришлось пройти семьдесят девять писсуаров, и я, понятно дело, слегка огорчился, когда обнаружил, что последний писсуар — на который я, собственно, и нацеливался — был переполнен ярко-желтой мочой. Чуть ли не до самого края. Я не люблю ссать в чужую мочу. При одной только мысли, что мелкие брызги мочи неизвестно кого (или даже известно кого) попадут мне на кожу (или хотя бы даже на джинсы), мне становится плохо. Жители Лос-Анджелеса повернуты на экологии и придумали себе какое-то идиотское экологическое оправдание, почему они не спускают за собой воду после того, как сходят по-маленькому. В восьмидесятых годах в Калифорнии были проблемы с водой, ее катастрофически не хватало, и по радио и телевидению шла реклама«, призывавшая граждан экономить воду: «Пока желтая, пусть будет. Побуреет — можно смыть». Я не шучу. Честное слово. Но ребята. Восьмидесятые давно прошли. Пора бы уже научиться спускать за собой после того, как поссали. И не надо выдумывать никаких оправданий своему свинству.

Приняв во внимание, что в намеченном писсуаре плескалась моча, то есть скорее всего в сливе что-то забилось, было бы логично предположить, что человек сделает свое дело в соседний писсуар. К несчастью, я не руководствуюсь логикой в своих поступках. Вместо того чтобы просто отлить в соседний писсуар, я закатал рукав и нажал на кнопку слива у номера 80 (как будто, с точки зрения укрытия от вероятных посторонних глаз, номер 79 был хоть сколько-то хуже восьмидесятого). Разумеется, солдат под порядковым номером 80 изобразил звук отрыжки и изверг свое желтое содержимое прямо на пол, и что самое ужасное — мне на ботинки. Я принялся дрыгать ногами в заведомо бесполезных попытках стряхнуть смесь мочи и воды с моих черных «Конверсов», а потом все-таки перешел к писсуару номер 79. И как только я расстегнул ширинку и достал свой прибор, дверь распахнулась, впустив звуки громкого рэпа, и в сортир вошел здоровенный черный чувак. Я пытался полностью сосредоточиться на своем члене, чтобы заставить его выдать тугую и мощную струю. А черный амбал направился вдоль ряда писсуаров — прямо ко мне.

— Йоу! Толстячок Уолли Моско! Какие люди! Как оно, бро? Все ништяк? — спросил он.

Я поднял глаза. Совершенно безумные дреды, типа иголок взбесившегося дикобраза. Расческа, как будто застрявшая в волосах. Неубедительная, явно фальшивая хромота.

— А, Дизи! Привет, братан!

Фанк Дизи. Так его все называют. Я не знаю его настоящего имени, да мне оно, собственно, и без надобности. Мы с ним особенно не приятельствовали. Я даже не знаю, с чего он решил, что мы с ним такие большие друзья, что он может так вот запросто предварять мое имя «толстячком». И, похоже, он вознамерился подойти ко мне как можно ближе, хотя в его распоряжении была уйма свободных, пригодных к употреблению писсуаров. У меня в голове зазвонил первый тревожный звоночек.

— Просто чума, а не шоу, скажи, да?

Теперь нас разделяло всего двадцать писсуаров, и Дизи целенаправленно шел ко мне.

— Э… Да. Отличное шоу. Э… чумовое.

Десять писсуаров. И Дизи даже не сбавил шаг.

— Точняк. Ага. Ништяковый музон. И текста тоже реальные. Текста ты ему накатал? Круто вышло. Прими респект.

— Э… да. То есть нет. Так, по мелочи.

Вот. Теперь вы все знаете. Именно этим я и занимаюсь. В смысле, чем зарабатываю на жизнь. Я пишу тексты для рэпа. Но Дизи не должен был этого знать. Это великая тайна. Я поясню, но чуть позже. Нас разделяло всего-навсего пять писсуаров, а Дизи и не думал останавливаться. Я на миг задержал дыхание. У меня начинался мандраж. Как у актера перед выходом на сцену. Я вдруг с ужасом понял, что не могу выдавить из себя ни капли.

— Нет, Моско, правда. Ты крут и неслаб. Наш человек! — заявил Дизи, пристраиваясь к писсуару, соседнему с моим. Я слегка отодвинулся в сторону. — Может, когда-нить напишешь чего-нибудь и для меня, а, братан?

Я не на шутку запаниковал. И тому было несколько причин. Во-первых, он самым что ни на есть вопиющим образом нарушал самое главное, фундаментальное правило сортирного этикета (это правило гласит: по возможности старайся встать так, чтобы между тобой и соседом оставался хотя бы один свободный писсуар), а во-вторых, я из-за этого испытывал очень серьезные проблемы с мочеиспусканием. Иными словами, мне категорически не ссалось. Что подумает Дизи?! Реальные пацаны не стоят столько времени над писсуаром, не в силах выдавить из себя ни капли. А если он еще увидит мой член?! Да, у меня он не маленький. Но по сравнению с Дизиным хозяйством он может казаться вообще МИКРОСКОПИЧЕСКИМ!

На самом деле, мне надо было тревожиться совсем о другом. А именно: откуда Дизи узнал, что я пишу тексты для Орал-Би, безусловного рэпера номер один, того самого Орал-Би, который в данный момент делал свой чумовой рэп на сцене, устроенной на стадионе.

Господь Бог все же явил свою безграничную милость, и я выдал тугую и жаркую струю (с полным напором, в манере большого члена). Вновь обретя уверенность в себе, я выпалил на одном дыхании:

— Слушай, Дизи, а тебе действительно необходимо писа… э… ссать прямо рядом со мной? Тут же полно писсуаров.

Дизи косо взглянул на меня, и моя вновь обретенная уверенность тихо зачахла.

— Что говоришь, бро?

— Э… я сказал… я спросил… ну, то есть… не мог бы ты отодвинуться на пару-тройку писсуаров. Здесь полно места. И нет никакой настоятельной необходимости… ссать… э… стоять так близко друг к другу. А то это как-то… ну, ты понимаешь…

Блин. Я себя чувствовал полным поцем. Дизи вытаращился на меня:

— Ты че, больной? Я что, по-твоему, пидор или чего?

— Нет, Дизи, какой же ты пидор?! Ты ни разу не пидор! Тут ваще без вопросов.

Даже не знаю, почему при общении с черными рэперами я всегда начинаю разговаривать таким вот корявым тупым языком. По какой-то неведомой мне самому причине я вдруг теряю дар нормальной человеческой речи. Ну, типа как будто они меня будут считать крутым, если я стану коверкать слова и игнорировать правила грамматики.

Я услышал, как мощная струя Дизи ударила в писсуар. Черные парни, наверное, вообще никогда не парятся насчет звука их струй. Дизи улыбнулся, язвительно и недобро.

— Все, братишка. Поздняк метаться. Оно уже потекло. — Он запрокинул голову, наслаждаясь процессом, и вдруг рассмеялся. Он смеялся надо мной.

— Ты чего? — спросил я.

— Ха-ха-ха!

— Что смешного? — Я снова вдарился в панику.

— Ха-ха-ха! Я врубился, чувак! Ты боишься, что я увижу твою маленькую пыпыску! Ха-ха-ха! — Он умудрялся ссать и смеяться одновременно.

— Нет! — выдавил я.

— ХА-ХА-ХА! У малыша Уолли пыпыска с мизинчик! ХА-ХА-ХА!

— Нет! Совсем не поэтому, нет! — Я сорвался на крик.

— ХА-ХА-ХА! Я все видел!

— Дизи!

— У Уолли Моско хуек с ноготок!

— НЕТ! — завопил я.

— ХА-ХА-ХА! Не ссы, Моско! Я никому не скажу, что у нашего Уолли невидимый членик! ХА-ХА-ХА!

— У меня он нормальный!

— Да ладно, бро. У каждого свои недостатки. ХА-ХА-ХА!

— НЕТ!

Дальше события развивались стремительно и в то же время как будто в замедленной съемке.

Во мне включился какой-то странный, бесконтрольный защитный механизм. Я сам не понял, как это произошло. Меня развернуло в сторону Дизи, и, точно пожарный, борющийся со взбесившимся шлангом, я облил мочой штанину Дизиных ярко-оранжевых спортивных штанов. И как фехтовальщик, отражающий нацеленный на него удар в силу чистого инстинкта, Дизи повернулся ко мне и тоже облил меня мочой.

Время вернулось к нормальной скорости.

— ЧЕ ЗА ХУЙНЯ?! — закричал он.

— Ой, Дизи. Прости! Госпо… блин. Прости! Я не хотел…

— НЕТ, ЧЕ ЗА ХУЙНЯ?! Я НЕ ПОНЯЛ!

Мы стояли друг против друга с приспущенными штанами и болтавшимися членами. Наверное, это была самая неловкая и неудачная пантомима за всю нашу жизнь. (Так неловко мне не было даже тогда, когда я пытался изобразить «бегущего человечка» на гулянке по случаю бармицва Джошуа Финкеля и приземлился на задницу прямо перед Эшли Вайнтраубом.)

— Дизи, ПРОСТИ… — но я не успел даже закончить фразу. Последнее, что я помню: огромный черный кулак, утяжеленный массивными золотыми перстями, летящий мне прямо в лицо. Я думаю, Дизи ударил меня два раза. Но я почувствовал только первый удар.

Тема 2

— Прошу прошения, вы говорили, что пишете музыку? Рэп? — спросил излишне навязчивый пожилой джентльмен-азиат, стоявший рядом со мной у стиральных машин в прачечной-автомате. Миниатюрный, костлявый, одетый в совершенно обворожительном эклектично-фактурном стиле вельвет-плюс-хлопок-плюс-фланель-плюс-нейлон-плюс-джинса, лысый, в очках, он был очень похож на мистера Мияги из фильма «Малыш-каратист». На самом деле, его единственное отличие от Мияги-сана заключалось в фуражке: ядовито-зеленой шоферской фуражке с ярко-красными китайскими иероглифами над козырьком, явно выбивавшейся из обшего стиля, но в то же время вполне гармонирующей с общей эклектикой его наряда. Я так и не понял, что он делал в той прачечной.