Занимательное любвоведение. Повести и рассказы - Леонид Канашин

Маня встретила его с заплаканными глазами, с упрёками за позднее возвращение, и у Грини исчезли последние сомнения в её верности. За ужином Маню не покидала печаль, и Гриня нет-нет да и ловил на себе её какой-то особенный взгляд. Гриня решил, что это проявляются остатки пережитого волнения, вызванного его долгим отсутствием.

Вдруг в дверь позвонили, и Гриня пошел открывать. При этом он заметил, что Маня поспешно вышла из-за стола и заперлась в ванной комнате. Гриня отворил дверь и увидел трех дюжих мужчин, в одном из которых он узнал охранника своего отца. Они, не говоря ни слова, оттеснили Гриню и прошли в квартиру, затем быстро нашли Гринины документы, и, не дав ему опомниться, силой вывели на улицу. В машине, стоявшей у подъезда, сидел Гринин брат.

«Извини, Гриня! – сказал он. – Так будет лучше для всех, а для тебя – в первую очередь!»

Утром следующего дня Гриня предстал в Гатчине перед отцом. Отца переполняли гнев и возмущение. Он яростно говорил о Гринином эгоизме и бессердечии, о том, как они с братом волновались, не имея о нём никаких известий, о том, что ради уличной девки Гриня предал интересы семьи и готов сгубить себе жизнь…

«Она не уличная девка! – крикнул Гриня. – Это моя девушка, и я её люблю так же, как ты когда-то любил мою мать!»

«Как ты смеешь ставить свою мать, эту святую женщину, рядом с этой мерзкой шлюшкой! – заорал отец. – Ты, похоже, не знаешь, что кроме тебя у неё был ещё другой ухажер, может быть, даже не один!»

«Это враньё!»

«А как же, по-твоему, я узнал ваш адрес?! Не догадываешься?.. Так знай: его мне сообщил её содержатель, очень известный и состоятельный, между прочим, человек, а она, чтобы от тебя, пацана наивного, избавиться, специально рассказала ему, как меня найти!»

«Всё равно не верю!» – сказал Гриня, дрогнувшим голосом.

«Как хочешь, – отец рубанул рукой, – только имей в виду, я не выпущу тебя за порог, пока ты не одумаешься!»

Так начался Гринин «домашний арест». Он мог находиться в любой из комнат отцовского особняка, но его попытки выйти на улицу пресекались охраной. Впрочем, Гриня и не сильно стремился покинуть дом, более того, он вообще старался без особой необходимости не выходить из своей комнаты и не общаться ни с отцом, ни с братом, ни с кем-нибудь ещё из рода человеческого. У отца была богатая библиотека. Гриня отобрал себе для чтения книги самых разных писателей, – зарубежных и отечественных, древних и современных, – и во всех этих книгах он находил великое множество примеров женского предательства и коварства…

Спустя несколько месяцев Гриню посетил Тимофей, который, как выяснилось, забрал свои документы из Ветеринарной академии и поступил в Московскую духовную семинарию. Тимофей в самых восторженных тонах рассказал об учёбе в семинарии и о новом смысле, который обрела его жизнь с тех пор, как он решил посвятить её служению Богу. Гриня ещё до приезда друга сделал вывод, что обычная жизнь среди людей никакого здравого смысла для него иметь не может, поэтому слова Тимофея легли на благодатную почву. Он обратился к отцу с просьбой отпустить его на учёбу в Московскую семинарию.

Отец после некоторых колебаний согласился. Он посчитал, что на церковном поприще у его, – не совсем, как уже стало очевидно, путёвого, – младшего сына будет больше шансов для преодоления своих дурных наклонностей. К тому же, он принял во внимание, что церковь сейчас не та, что прежде: теперь это власть, причем власть не только духовная, но и политическая, и экономическая, а раз так, то карьера церковная ничуть не хуже карьеры светской.

Гриня начал готовиться к поступлению в семинарию по книгам, которые прислал ему Тимофей.

Настало лето. Гриня приехал в Сергиев Посад и с блеском сдал вступительные экзамены, особенно поразив приёмную комиссию глубоким знанием истории Православной Церкви. Как когда-то в гимназии, Гриня и здесь, в семинарии, сразу стал одним из лучших учеников. К тому же, выяснилось, что у него очень красивый голос. Вскоре было замечено, что число прихожан в дни молебнов и песнопений, в которых в качестве послушника участвует Гриня, заметно возрастает по сравнению с другими днями. Многие люди, даже и далёкие от веры, стали специально приезжать в Троице-Сергиеву Лавру, чтобы послушать вдохновенный голос молодого обаятельного семинариста.

Подходил к концу первый учебный год. В один из вечеров, после завершения песнопений в Покровском храме, Грине передали, что у ворот Лавры его ожидает какая-то женщина. Гриня, гадая, кто бы это мог быть, направился к указанному месту. В стоящей за воротами модно одетой девушке он с замиранием сердца узнал Маню Лескову. Она стала более женственной за два года, прошедшие со дня их разлуки, и ещё более красивой. Маня молчала, глядя на него своими прекрасными глазами, и Гриня, весь трепеща, тоже не мог произнести ни слова. Наконец она заговорила. Маня сказала, что считала бы себя самым счастливым человеком в мире, если бы могла надеяться, что он когда-нибудь её простит. Без сомнения, она достойна самого глубокого презрения, но всё равно пусть он знает, что всё это время она любила только его одного и думала только о нём… Как часто вечерами она ждала, ждала как чуда, его телефонного звонка!.. Гриня слушал её, не в силах вставить хоть слово, и сердце его едва не разрывалось от нахлынувших чувств, от любви и нежности; невольные слёзы наполнили его глаза.

Усилием воли вернув себе дар речи, Гриня ответил, что он всегда был открыт перед нею и сейчас он тоже не будет скрывать, что по-прежнему любит её, любит так сильно, как ещё никто никого не любил на белом свете. Услышав эти слова, она с радостным возгласом бросилась в его объятия и стала неистово его целовать, одновременно рыдая и смеясь.

Когда шквал эмоций прошёл, Маня оторвалась от Грини и предложила ему сейчас же ехать с ней в Москву. Она сказала, что немедленно уйдёт от Ковалёва, что она теперь богата и они с Гриней будут жить не только в любви, но и в достатке. Гриня попросил подождать несколько минут, прошёл в семинарский корпус, собрал в небольшой узел самые необходимые вещи, затем снова вышел из семинарии, сказав на проходной, что через минуту вернётся…

За два года своей жизни со сластолюбивым богачом Ковалёвым Маня выманила у него около трёх миллионов рублей. Не доверяя ни банкам, ни самому Ковалёву, Маня держала эти деньги в сумке из кожзаменителя, а сумку хранила в ячейке камеры хранения Киевского вокзала. Добравшись до Москвы, Гриня с Маней первым делом забрали эту сумку и сняли номер в гостинице Балчуг с видом на Кремль. Затем Маня отправилась на квартиру, которую Ковалёв снимал для неё на Ордынке. Она сложила в чемодан все свои вещи, не забыв многочисленные украшения, подаренные ей Ковалёвым, и оставила ему поспешную записку с сожалениями об остывшем чувстве и с просьбой не искать её.

В Балчуге они прожили пять дней или сто двадцать часов, из которых вряд ли больше десяти провели вне постели. Затем они сняли не очень большой, но уютный дом в Барвихе, а также купили для Грини чёрный «Форд» и водительские права. Стоял дачный сезон, и в посёлке кучковалось много дам из гламурной московской тусовки. Со многими из них, как оказалось, Маня была на короткой ноге.

Лето пролетело, словно один день, и тусовка переместилась в столицу. Маня не выносила автомобильных пробок, и по её просьбе Гриня арендовал на осень и зиму ещё и двушку на Садовом кольце, где они стали проводить большую часть времени.

Неожиданно объявился Манин брат, Пётр Лесков – теперь уже не офицер (а если быть точнее, теперь уже не прапорщик) Кантемировской дивизии, а работник какого-то мутного частного охранного предприятия. Он снимал квартиру неподалёку и, увидев случайно младшую свою сестрёнку, понял, что она отнюдь не бедствует, как он себе представлял. С этого момента Пётр стал частым гостем Грини и Мани. Хорошо бы он приходил один, так он ещё приводил с собой своих многочисленных друзей, таких же, как и он, обжор и поддавальщиков.

Особенно им нравилось, взяв у Грини ключи, выезжать с девками «на шашлыки» в дом, снимаемый им в Барвихе. После одного из таких посещений Грине позвонили из Барвихи соседи и сообщили, что дом горит. Гриню пробил холодный пот – под одной из половиц этого дома лежала сумка со всеми их деньгами. Гриня давно уже собирался перевезти её в московскую квартиру, но постоянно что-то мешало. Гриня прыгнул в «Форд» и понёсся в Барвиху, нарушая все дорожные правила.

Когда он приехал, пожарные уже сворачивали шланги. По мокрому пепелищу бродили хозяин дома и представитель страховой компании. Гриня тоже поковырялся в золе, но не нашел никаких остатков ни денег, ни сумки…

Гриня возвращался в Москву в беспредельном отчаянии. Невозможно было представить себе, как он сообщит Мане про утрату денег. Гриня всерьёз опасался, что вслед за деньгами он потеряет и её любовь. Считая брата Мани если не прямым, то косвенным виновником постигшего их несчастья, Гриня заехал к нему домой в надежде получить хоть какую-то компенсацию. Пётр заявил, что не даст ему ни копейки, так как ни он, ни его друзья не имеют никакого отношения к пожару, а что касается пропавших денег, то он бы на месте Грини так не убивался, потому что такую красоту, какой обладает его сестра, очень легко конвертировать в любую валюту. Он, Пётр, может хоть сейчас дать Грине телефон одного очень богатого и влиятельного человека, готового за ночь с Маней выложить весьма кругленькую сумму.