Я знал, что каждый звук мой — звук любви… - Стефан Хермлин

1942 г.

Боль городов

Боль грозных городов! Я грозно возглашаю:Она изменит мир. Я это твердо знаю.На голову убийц я кару призываю.

Они давно сорвали жадными рукамиЛиству дерев, надежный, верный кров над нами,И наши души изнуряет злое пламя.Дымятся кровью наши чистые фонтаны,

Дымятся кровью наши чистые фонтаны,Поруган юный лес, осквернены поляны,И не найти нигде веселой свиты Пана.

Теперь разбойниками стали наши дети,Хохочут дерзко или гибнут на рассветеВ чужом краю. И челн стальной я вижу в Лете.

Теперь родили наши жены исполина,Безглазую Войну, любя ее, как сына.Колосья выжжены, опалена равнина.

Они и нам стократной гибелью грозили,В темницах те, кто дерзко дал отпор их силе,За то, что мы чело к свободе обратили.

И кости наших сыновей перемололаМашина хищных войн. Хмельны от произвола,Владыки пьют вино из черепов тяжелых.

За вековой стеной, в необоримом зноеПростерся древний город в мертвенном покое.О город трупов, где поникло все живое…

О город солнечный на Тибре, о, докудаТы будешь ждать трубы архангельской, как чуда?Твой мнимый Цезарь предал правду, как Иуда.

Мадрид, надежда бедняков и князь восстанья!Отныне в рабстве ты, но не слышны рыданья.В руинах ты, но враг страшится воздаянья.

Ночь баррикад неукротимых, ты живаИ, затаившись, смотришь гневным взором льва,Как в час грозы, когда творил Делакруа.

Там, где всегда звучал победный клич литавр,На Темзе слышен плач. Одеты жены в траур.Слышны разрывы бомб. Вот-вот — и рухнет Тауэр.

Тебе и в тяжком сне все снятся месть и слава,И звезды, как клинки, сияют величаво.Враг, победив тебя, уже дрожит, Варшава.

Среда озер и пустырей — суровый бор.Мой бедный город, ты поймешь ли свой позор?В ручьях струится кровь, и видно дно озер.

Тебя я назову последней — и любимой,Но не по имени: ты для меня незримойОсталась и ночной мечтой неповторимой.[4]

В полночных грезах я стоял у мавзолея.Гром площадь оглашал. Под древним оком ЗмеяТы и не дрогнула, в бореньях не слабея.

Ты возникаешь, как гроза на горизонте.Священен жребий твой для всех. Его не троньте!Ты наступаешь вновь на необъятном фронте!

Да славится твоя борьба! Я возглашаю,Что мощь твоя изменит мир. Я это знаю.И посягнувших на тебя я проклинаю.

И сам я не страшусь смертельного удара.Что значу я для вас — средь крови, среди жара?Что значу я для вас? Я — крик, и я — фанфара!

1942 г.

Баллада о Госпоже Надежде

Суровая подруга эшафота,Царица снов, святая нищета,Последний вопль восставшего народа,Последний гвоздь кровавого креста,К тебе взывают мертвые уста.Окутав небо предрассветным дымом,Стучишься ты к сердцам неисцелимым,Сестра истерзанных, предсмертный свет,Кудель, перстом развитая незримым,Надежда, утешенье наших бед.

Прекрасный облик в роще черных змей,Слепая в гулких уличных набатах,Под пыткой — стойкость, немота страстей,Плат, остудивший смертный жар распятых,Дозор в краю скорбей моих проклятых,В моих знобящих снах и наявуЯ, зачумленный, я тебя зову,Стальной фантом, рубиновый скелет,Последний стебель в обожженном рву,Надежда, утешенье наших бед.

Вода пустынь, хлеб горьких одиночеств,Ключ, отворивший новые края,Заветный сплав познаний и пророчеств,В дыму, в петле, на острие копьяЖива любовь и ненависть моя,Мой щит, мой герб, о странница слепая.

Приходишь ты, как весть предзаревая,Из той страны, где был рожден рассвет,Всегда распятая, всегда живая,Надежда, утешенье наших бед.

О госпожа! В пустынях изнывая,В зеленых льдах, где плачет стужа злая,Укрытая за толщей дней и лет,Прими обет служения, благаяНадежда, утешенье наших бед.

1947 г.

Из цикла стихов «ПАМЯТЬ» (1945–1956)

Цвети и сияй, как злато,Дивный вечерний лик,Меня ослепи на мигПоздним лучом заката.

Белый призрак твойЯ узрел под холодной луною.Он спешил дорогой ночною,Звездною колеей.

Слышишь ли: в забытьиКто-то поет… Под кленомПолночи — плачем ли, стоном? —Вторят мне губы твои.

Ах, я блуждаю давноВ лабиринте снов и печали.Радости мы не узнали.Нам это не суждено.

Коснись меня белым перстом,Это касанье — смертельно.Ночь растет беспредельно,Обнимая земной окоем.

Лети, улетай далече,Скорбный вечерний лик.Твой спутник в молчаньи поникНа месте сумрачной встречи.

Сонет

Ведя мои суровые бои,Чеканя стих, чтоб был он чист и молод,Я знал, что каждый звук мой — звук любви.Она меня вела сквозь жар и холод.

И в снежных вихрях, в час, когда расколотБыл целый мир, я знал, что никогда,Как ни грози судьбины грубый молот,Я не предам грядущие года.

Любовь не льстит, она — сильней всего,Кто служит ей — не заслужил укора.Обманутая, верит в торжество.

В мятежных строфах будущего хораЯ чую новый век и суть его:И зов величья, и клеймо позора.

1956 г.

Примечания

1

Карл Ясперс. Куда движется ФРГ? М., 1969, с. 154.

2

Илья Эренбург. Предисловие. — В кн.: Стефан Хермлин. «Полет голубя». М., 1963, с. 6.

3

Ниневия (столица Ассирии) и Вавилон — столицы могучих деспотических держав древности, порабощавших многие народы, — здесь воплощают насилие и тиранию (с явным намеком на родину поэта). (Здесь и далее — прим. перев.)

4

Впервые поэт увидел Москву только в 1948 году.