Море спокойствия - Эмили Сент-Джон Мандел
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Опыт показывает, что их скорее угнетают британцы, чем жара, – сказал Эдвин. Он посмотрел на отца, но тот опешил; его стакан завис на полпути между столом и губами.
– Дорогой, – спросила мать, – что ты хочешь этим сказать?
– Мы им надоели, – ответил Эдвин. Он оглядел безмолвные изумленные лица сидящих за столом. – Тут двух мнений быть не может, к сожалению. – К его удивлению, собственный голос слышался ему словно издалека. У Гилберта отвисла челюсть.
– Молодой человек, – изрек отец, – мы принесли этим людям не что иное, как цивилизацию…
– Однако нельзя не заметить, – возразил Эдвин, – что в конечном счете они предпочитают свою, собственную цивилизацию. Некоторое время они вполне обходились и без нас, не так ли? Несколько тысяч лет? – Это было все равно что оказаться привязанным к крыше мчащегося поезда. Его познания об Индии были поверхностны, но он помнил, как был потрясен в детстве отчетами о восстании 1857 года [1]. – Кому мы нужны, где бы то ни было? – услышал он свой голос. – C какой стати мы воображаем, будто эти далекие земли принадлежат нам?
– Потому что мы их завоевали, Эдди, – сказал Гилберт после недолгой паузы. – Можно предположить, что исконные обитатели Англии не испытывали единогласного восторга по поводу прибытия нашего двадцать второго прадеда, но, гм, история принадлежит победителям.
– Вильгельм Завоеватель жил тысячу лет назад, Берт. Конечно, мы могли бы стать более цивилизованными, чем одержимый внук викинга-разбойника.
Эдвин умолк. Все уставились на него.
– Одержимый внук викинга-разбойника, – тихо повторил Гилберт.
– Хотя, полагаю, нужно быть благодарными за то, что мы христиане, – сказал Эдвин. – Представьте, в какую кровавую баню превратились бы колонии, если бы мы не были таковыми.
– Ты атеист, Эдвин? – спросил Эндрю Барретт с неподдельным интересом.
– Я и сам наверняка не знаю, – ответил Эдвин.
Воцарилась тишина, пожалуй, самая невыносимая в жизни Эдвина, но затем очень негромко заговорил его отец, который, приходя в ярость, намеренно вещал рублеными фразами, чтобы привлечь внимание.
– Всеми благами в твоей жизни, – сказал отец. – Все посмотрели на него. Он повторил свой фирменный прием, только чуть громче и с убийственной невозмутимостью: – Всеми благами в твоей жизни, Эдвин, ты обязан тому, что являешься потомком одержимого внука викинга-разбойника, как ты красноречиво выразился.
– Конечно, – сказал Эдвин. – Могло быть намного хуже. – Он поднял свой бокал: – За Вильгельма Ублюдка! [2]
Гилберт нервно захихикал. Остальные не проронили ни звука.
– Прошу прощения, – сказал гостям отец Эдвина. – Моего младшего сына вполне резонно можно было бы принять за взрослого человека, но, похоже, он все еще ребенок. Марш в свою комнату, Эдвин. Хватит с нас на сегодня.
Эдвин подчеркнуто официально встал из-за стола и сказал:
– Всем доброй ночи. – Отправился на кухню и попросил принести ему в комнату сэндвич – основное блюдо еще не было подано – и удалился дожидаться вынесения приговора, который подоспел к полуночи, возвестив о себе стуком в дверь.
– Войдите, – сказал он в волнении, глядя из окна, как ветер раскачивает дерево.
Вошел Гилберт, затворив за собой дверь, и уселся в старинное кресло в подтеках – одно из самых ценных достояний Эдвина.
– Ничего себе спектакль, Эдди!
– Не знаю, о чем я думал, – сказал Эдвин. – Впрочем, нет, неправда. Я знаю. Я совершенно уверен, что у меня в голове не было ни единой мысли. Некая пустота.
– Ты нездоров?
– Вовсе нет. Никогда не чувствовал себя лучше.
– Пощекотал же ты себе нервы, – заметил Гилберт.
– Еще как! Не могу сказать, что сожалею об этом.
Гилберт улыбнулся.
– Тебе велено отправляться в Канаду, – сказал он тихо. – Отец занимается приготовлениями.
– Я всегда собирался поехать в Канаду, – сказал Эдвин. – Это было намечено на будущий год.
– Теперь придется ехать несколько раньше.
– Насколько раньше, Берт?
– На той неделе.
Эдвин кивнул. Он почувствовал легкое головокружение. Атмосфера комнаты немного изменилась. Ему предстояло вступить в непонятный мир, и комната уже начала уплывать в прошлое.
– Что ж, – сказал Эдвин спустя миг, – по крайней мере, мы с Найлом будем на разных континентах.
– Опять ты за свое, – посетовал Гилберт. – Ты что, просто говоришь первое, что придет в голову?
– Рекомендую.
– Мы не можем позволить себе быть столь легкомысленными. У некоторых из нас есть обязанности.
– Ты подразумеваешь наследование титула и состояния, – сказал Эдвин. – Какая ужасная судьба. Впоследствии я буду тебя оплакивать. Мне будет назначено то же пособие, что и Найлу?
– Немного больше. Найлу уже полагается обеспечивать себя. Тебе дается пособие, но с условием.
– Выкладывай.
– На некоторое время тебе закрыт доступ в Англию, – сказал Гилберт.
– Ссылка, – сказал Эдвин.
– Только не драматизируй. Ты и так собирался уезжать в Канаду, как ты сказал.
– Но на какое время? – Эдвин отвернулся от окна, чтобы посмотреть на брата. – Я думал, что временно поеду в Канаду, обоснуюсь там, а потом буду регулярно приезжать домой. Что именно сказал отец?
– К сожалению, если мне не изменяет память: «Скажи ему, чтобы не смел носа сунуть в Англию».
– Что ж, весьма… недвусмысленно.
– Ты же знаешь его нрав. К тому же мама на его стороне. – Гилберт встал, но задержался у двери. – Просто дай им время, Эдди. Я бы удивился, если бы твоя ссылка оказалась бессрочной. Я этого так не оставлю.
5
По разумению Эдвина, недостаток Виктории [3] в том, что она слишком похожа на Англию, не будучи при этом Англией. Виктория – весьма отдаленное подобие Англии, акварель, неубедительно наложенная на ландшафт. На второй вечер, проведенный Эдвином в городе, Томас приводит его в Союзный клуб. Поначалу здесь мило – картинка из дому – приятное времяпровождение в компании таких же парней из родных мест и восхитительный односолодовый виски. Некоторые джентльмены постарше прожили в Виктории несколько десятилетий, и Томас норовит проникнуть в их общество. Держится поближе к ним. Интересуется их мнением, серьезно выслушивает ответы, льстит. Неловко смотреть. Томас явно надеется произвести впечатление солидного человека, с которым можно иметь дело, но Эдвину очевидно, что старожилы всего лишь вежливы. Их не интересуют посторонние, даже если те родом из приличной страны, с приличной родословной, говорят с приличествующим акцентом и отучились в приличных школах. Это закрытое общество, которое держит Томаса на расстоянии. Сколько придется Томасу сохранять дистанцию, выписывая круги по клубу, пока его признают? Пять лет? Десять? Тысячелетия?
Эдвин отворачивается от Томаса и подходит к окну. Они на третьем этаже с видом на бухту, в небе гаснет последний луч света. Он ощущает беспокойство и неловкость.
