Город Ангела - Майк Рипли

До Би-би-си я добрался за пятнадцать минут, поставил машину в зоне с двойной желтой полосой, будто ждал клиента из отеля, и потом двадцать пять минут пытался поймать кого-нибудь, кто бы расписался в приеме посылки.

Когда один из униформистов наконец отважился взять на себя столь серьезную ответственность, он настоял на указании фактического времени — 09.11 — и вписал его зеленой пастой. Это означало, что придется покупать зеленую ручку, чтобы исправить время, потому что на самом деле посылку я доставил раньше девяти. Но я решил, что ладно, сойдет и так, иначе с этой зеленой ручкой оказался бы в минусе.

Очевидно, от этих мыслей я вспомнил о предложении Тигры подработать. Какой бы он левак ни предложил, вряд ли это будет хуже, чем спорить до хрипоты со швейцарами Би-би-си, а потом с диспетчерской, и все из-за разницы в два или четыре фунта, или сколько там сейчас у них давали за своевременную доставку.

Утро шло, а дела не становились лучше. Сначала приключился инцидент с инспектором дорожного движения у станции «Гудж-стрит». Потом чмо со щупом из нефтяной компании потребовал, чтобы его отвезли на Лидфорд-роуд, и только на полпути выяснилось, что ему нужно на Лидьярд-роуд, причем платить разницу он отказался. После этого я должен был получить ящик с живыми почтовыми голубями в подозрительном доме в Фулхэме и отвезти птичек на Кингс-Кросс, чтобы оттуда отправить их «Красной звездой» в Донкастер. Или в Уоррингтон? Мне было уже все равно.

К обеду я созрел, чтобы поехать домой, малость поспать, а потом посмотреть, с чем Тигра пожалует сегодня вечером.

Я как подумал вначале, так и продолжал думать, что его зовут Тигрой, а все из-за его вертлявости. О том, что настоящее имя парня — Кристофер Робин О'Нил, я узнал позднее, когда прочитал в газете отчет о следствии по его делу.

2

Домой в Хэкни я добрался часам к четырем и принял первое за день конструктивное решение: переезжаю.

Я делил дом № 9 на Стюарт-стрит с другими жильцами до отвращения долго. Мне предстояло стать самым старым постояльцем, и никаких скидок за мою нерадивость не предвиделось. Дожили, что называется, — мне даже письма стали приходить. В том, что ко мне обращались совершенно незнакомые люди, было мало радости. Они обычно пользовались коричневыми конвертами из вторичной бумаги с маленькими окошками и непонятными инициалами. Хуже всего было то, что почтовая макулатура присылалась на мое имя. За один день я выиграл «форд-фиесту» (если бы купил две тонны бетона под видом «загородного дома» в Испании), был приглашен в агенты по распространению каталогов по почте (за что причитался приз — устройство для чистки моркови девятью миллионами способов) и получил три конверта для отправки в фотосалон курортных снимков. В прошлом году салон потерял мои пленки; может быть, на этот раз повезет больше. Если вас настигает поток рекламной макулатуры, пора вострить лыжи и делать ноги.

А почему бы и нет? Все переезжали, словно сговорились. За исключением загадочного мистера Гудсона с первого этажа. О нем толком никто ничего не знал. Он приходил и уходил, работал кем-то в местном совете. Чем он занимался за своей постоянно закрытой дверью, нам было неведомо, однако он никому не досаждал, и мы его тоже не трогали. Я иногда воображал, что он ведет двойную жизнь шпиона или подрабатывает в роли мисс Плетки, оказывая личные услуги членам кабинета министров. А может быть, он сам — член кабинета министров.

В квартире наверху собирался переезжать Кельтский Полумрак, хотя казалось, что жильцы поселились там всего две минуты назад. Я придумал им название Кельтский Полумрак на случай, если они решили бы создать семейную фолк-группу. По сравнению с ними Леонард Коэн[3] смотрелся бы просто весельчаком.

Впервые столкнувшись с Дуги Инвернесом и его уэльской женой Мирандой, я тут же подумал, что они слишком долго принимали таблетки против смеха. Нет, улыбались они не реже любой, другой среднестатистической пары, но для комедианта вроде меня такие — сущий кошмар, а не аудитория. И все-таки свои плюсы у них тоже были. Дуги всегда мог пригодиться как союзник во время драки. Он долго карабкался по кухонной карьерной лестнице, став наконец поваром по выпечке, и уличные драки служили ему любимым развлечением после работы. Миранда трудилась журналисткой в заштатной еженедельной газетенке на севере Лондона, что не придавало ей привлекательности в моих глазах. Но надо отдать ей должное — однажды она бесплатно вставила пару небольших объявлений, которые помогли мне избавиться от выводка котят. За одного даже заплатили, хотя я не просил денег. Надо будет как-нибудь отдать Миранде ее долю.

Котята достались мне как рождественский сюрприз или, скорее, по долгу отцовства. Один человек на моей улице начал разводить сиамских кошек, и дело у него спорилось. Но однажды к нему с дружеским визитом заглянул кот Спрингстин, с которым я делю квартиру номер три.

Едва котята перестали сосать мамку, их скинули мне, и я потом мучительно пытался всучить живность наивным жителям Северного Лондона. Моя тетка Доротея забрала трех — самых крупных и злобных. Мне удалось убедить ее, что после запрета на ротвейлеров в моде бойцовские кошки.

То же самое я травил простофилям, неосторожно откликнувшимся на объявление, состряпанное для меня Мирандой. Кто-то подсчитал, что кошки в одной только Великобритании уничтожают около семидесяти миллионов мелких зверьков и птиц в год. Если вы — мышь лесная, полевка или воробей домовый, у вас мало шансов дожить до пенсии. С другой стороны, вы когда-нибудь видели полевку в списках тотализатора? (Одна из дам-авантюристок с абсолютной серьезностью сказала: «Я даже не знала, что на полевок уже можно делать ставки». Я быстро всучил ей пару котят — так ей и надо.)

Однако хлопоты с котятами бледнели по сравнению с перспективой съезда Лизбет и Фенеллы, жиличек из квартиры номер два, что прямо подо мной.

Их трудно описать словами. Представьте себе трансвестита, который и кокса любит втянуть, и фильмам Лаурела и Харди[4] радуется как дитя. Этой парочке было невдомек, что, если Дуги, решивший вернуться в родные пенаты, умотает работать в сельский отель для крутых в Шотландии и две из наших четырех квартир опустеют, владелец дома Нассим Нассим вполне может избавиться от лишней недвижимости. В результате — дорогой и уважаемый, извольте убраться вон, и все лишь потому, что эгоисткам Лизбет и Фенелле, видите ли, понадобилась более яркая, более позитивная аура, чем в Хэкни.

Все началось с того, что Лизбет прочитала книжонку под названием «Повитухи света» или что-то типа того и решила, что жить можно только в Гластонбери.[5] Фенелла, изо всех сил старавшаяся разделять ее энтузиазм по поводу всей этой духовной лабуды, всерьез занялась гомеопатией. Она даже пыталась самостоятельно освоить иглоукалывание, и я уже думал, что ее затея вот-вот обернется трагедией, но Лизбет все-таки сумела остановить кровотечение, а когда Фенелла пришла в себя, то задобрила подругу нашейным мешочком для колдовских снадобий из красной замши и плиткой молочного шоколада гигантских размеров. Вернувшись как-то раз поздно, когда закрылся последний паб, я застал их за изучением старой дорожной карты. Мне удалось тогда отговорить их от переезда, сказав, что концентрические пунктирные линии вокруг Лондона и особенно Хэкни — это полевые линии, которые делают Лондон столицей всех аур мира.

Несколько дней Лизбет с Фенеллой твердили, что еще поживут здесь — хотя бы до конца эпохи Водолея, но потом какая-то скотина шепнула им, что я водил пальцем по очертаниям кольцевой автострады М25, и они не разговаривали со мной целую неделю.

Перед «Гроздьями» на Риммер-роуд мне вдруг подумалось, что название паба должно происходить от «Гроздей гнева». Конечно, это было не так, но я мог поспорить, что по вечерам в пятницу паб оправдывал свое название.

Я приехал рано и мог выбрать место на парковке, вернее, на заброшенной стройплощадке по соседству. «Армстронга» я оставил поближе к выходу, носом к улице, чтобы можно было быстро смыться (жизненное правило № 227).

Это был придорожный кабак эпохи тридцатых годов, с тремя барами, странным образом избежавший немецких бомбежек, хотя всякие эстеты светили на него фонариками и кричали: «Да вот же он, вот!» Один из баров переделали в общую зону и игровой зал, на матовое с разводами стекло были наклеены ярлычки с рекламой пула в восемь шаров. Механическое болботание игровых и бильярдных автоматов было слышно даже на улице.

Два бара первого класса объединили в одну питейную зону — в глазах некоторых завсегдатаев настоящая ересь. До семнадцатого века в пабах было всего одно помещение, пока почтовые дилижансы (а за ними и железная дорога) не принесли с собой деление на пассажиров первого и второго класса. Господа из первого класса на перевалочных пунктах — в пабах — не могли обойтись без хорошего бара, и для них появились салоны — гостиная в доме трактирщика, а те, кто висел всю дорогу, держась за багажные поручни на крыше, довольствовались общим залом. Отсюда и пошли «салуны» и деление пабов на два бара, хотя этот факт известен немногим. Если подумать, большинству людей на все это начхать.