Бронте - Ирина Георгиевна Ярич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ослабленные, недавно перенесённой болезнью девочки долго приспосабливались к условиям своего нового бытия. Строгие нарекания взрослых огорчали их, воскресные длительные походы в церковь утомляли, маленькие порции невкусной еды заставляли их частенько голодать.
Марию наказывали чаще, чем её сестру. Она всё время забывала, то кровать заправить аккуратно, то причесаться гладко и волосы выбивались из-под соломенной шляпки, то дыру в платье не зашила, то чулки разорвала, то на уроке в окно смотрела, то стежки неровно накладывает, и совершает разные прочие проступки, с которыми не могут мириться требовательные и строгие воспитательницы маленьких леди. А Мария как не старалась выполнять все наставления старших, совершенно не замечала, как они вылетают из её памяти. Её захватывали другие, более интересные вещи. Она могла без устали и подолгу размышлять, куда бежит жучок и почему у него такой цвет? Если вот так посмотреть, то он просто тёмный, а, если этак, и Мария наклоняла головку в сером чепчике, приближая её к левому плечику, то спинка блестит зеленовато-золотистым цветом. Или почему у девочки, что сидит за столом справа от неё, волосы вьются, как будто она накрутила их на палочку, но она их не накручивала, это Мария знала точно. И она недоумевала, почему они у неё лежат такими красивыми волнами? А почему заболела мама? Сёстры говорят, что они уже мало, что помнят, а она помнит её, особенно глаза, такие печальные. Мария пыталась найти ответы на досаждающие её вопросы: «Почему мама умерла? Чтобы мы научились жить самостоятельно? А зачем нам так жить? Всё время делать то, что не хочешь, зачем такая жизнь? Меня всё время ругают. Наверное, они правы, а я делаю что-то не так как надо. Но откуда мне знать, как надо?! Я этого не понимаю. Наверное, я глупая, поэтому нельзя обижаться за то, что меня наказывают. Им непостижимо то, что у меня в голове, а мне непостижимо, какая связь между тем, как причесался или оделся, и „быть приличной девочкой“. И почему эти наставления улетают из моей головы? Как получается, что я не замечаю того, что видят другие? Отчего я обращаю внимание на то, что другим неинтересно?.. Ах, какой сегодня был рассвет, я не могла оторвать взгляда и… забыла заправить кровать, за что и поплатилась».
Элизабет старалась не совершать ошибок сестры, но как ей помочь избежать наказаний не знала и страдала за неё.
В сентябре в школу приехал отец, а с ним Шарлотта и Эмили. Патрик надеялся, что сёстрам будет вместе веселее, и они обеспечат себе будущее, выучившись на гувернанток.
Мария и Элизабет жалели, что папа не может остаться подольше. Им столько хотелось рассказать. Они прильнули к нему, обхватив ручонками, и так смотрели на него, что Патрик едва сдержался, чтобы не заплакать при них. Но, когда он выехал на безлюдную дорогу, ловко управляясь с резвой кобылой, разрыдался от тоски и беспомощности, жалости к детям и бессильной злобы на себя. Ветер не успевал высушивать следы одних слезинок, как вслед им бежали другие. А девочки в это время, погоревав, что отец так скоро уехал принялись обмениваться своими новостями. Потом старшие начали знакомить вновь прибывших с обитателями школы, рассказывать о строгих взрослых и их противных правилах.
Мария, которой шёл уже одиннадцатый год, сознавала ответственность за младших, и выступала в роли патронессы, она всячески оберегала и защищала их, несмотря на то, что ей самой доставалось от преподавателей и старших девочек школы. Она всегда спешила на выручку сестрам. Элизабет исполнилось девять лет, но она была так добра и доверчива, что её не раз обманывали хитрые и жадные воспитанницы постарше, выманивая у неё кусочек хлеба или пирога, который она приберегала для сестрёнок. Восьмилетняя Шарлотта, бойкая и говорливая. Маленькая и хрупкая её фигурка замирала при резком крике на неё или кого-либо из сестёр. Малютке Эмили, пошёл шестой год, выглядела она изящной и милой куколкой, но наглые старшие ученицы пытались обращаться с ней бесцеремонно. Мария же, не отличающаяся здоровым и крепким видом, забывая страх и себя, как орлица бросалась защищать своих орлят-сестёр.
Осень принесла частые дожди и туманы. Стало прохладно и сыро. Спальные комнаты в школе располагались на втором этаже, к ним вёл узкий и извилистый коридор. Потолки были здесь низкие, а окна маленькие и их можно было открыть самое большее наполовину. В результате помещение плохо проветривалось. Не раз ученицам приходилось ощущать кроме сырости, пробирающейся сквозь платье к их щуплым тельцам ещё и запахи сгоревшей овсянки или протухшего мяса, которые преследовали их многие сутки. Повар был давним знакомым семейства Вильсонов и пользовался неограниченным доверием казначея, который не посчитался даже с мнением преподавателей, попытавшихся обличить преступное пренебрежение повара к здоровью обитателей школы. Возмущённый Вильсон увидел в этом посягательство на его власть и напомнил учителям, что их обязанность — обучение, а управление школой и пропитание — дело его и повара. И всё осталось по-прежнему: на завтрак пригоревшая овсяная каша или жёсткая тестенная овсяная лепёшка, на обед печённая или варенная говядина или баранина, которую не разжуёшь или от запаха, которой тошнит, ещё безвкусный, иногда пересолённый картофельный пирог и скользкий, выпрыгивающий из тарелки пудинг. Животы у воспитанниц часто урчали от голода и болели от занесённой грязными руками повара инфекции или скверных условий хранения продуктов в кладовой.
Воскресные прогулки под холодным дождём и пронизывающим ветром стали тяжкими.
Колонна девочек в фиолетовых платьях и плащах движется к церкви. Одной рукой каждая из них придерживает распахивающийся на ветру плащ, а в другой зажат узелок с обедом. Дождь хлещет нещадно, башмаки шлёпают по лужам. И вот, они пришли, разместились на жёстких и холодных лавках слушать проповедь. Влага проникает сквозь плетение нитей одежды всё глубже и охлаждает детские тела, вынужденные оставаться несколько часов без движений. В перерыве между проповедями они съедают свой кусок холодного мяса с давно остывшей картошкой, а потом отправляются обратно, дрожа от стужи.
С наступлением зимы эти походы стали ещё мучительнее. Намокшие и озябшие дети приходят в церковь, которая не отапливается, и продолжают мёрзнуть часами. Они пытаются согреть заиндевевшие ножки, но тщетно. Когда им позволяют съесть их обед, дуют на закоченевшие пальцы, которые с трудом удерживают почти ледяные куски. После холодной еды детей колотит озноб. В церкви то там, то тут раздаются чихание и кашель. Воспитанницы радуются концу проповеди, но ужасает долгий обратный
