Маленькое чудо - Пол Гэллико

Ибо теперь, когда он, наконец, добрался до Рима, гигантские пропорции зданий и монументов, величественные и грозные, словно выпили его отвагу, и Пепино с запозданием осознал, сколь тщетна и безнадежна его миссия. Но тут в памяти его возник грустный маленький ослик, разучившийся улыбаться; Пепино словно наяву видел, как тяжко вздымаются бока Виолетты и как померк ее взгляд; и ведь Виолетта непременно умрет, если он не найдет для нее помощи! Вот такие мысли и придали ему в конце концов отваги пересечь пьяццу и робко приблизиться к одному из боковых входов в Ватикан.

Солдат-швейцарец в своей красно-желто-синей форме с разрезами и с длинной алебардой казался огромным и неприступным. И, однако ж, Пепино бочком-бочком подобрался к нему и сказал:

- Простите, пожалуйста, не отведете ли вы меня к Папе? Мне нужно рассказать ему про моего ослика Виолетту; она совсем расхворалась и, может быть, даже умрет, если Папа мне не поможет.

Гвардеец улыбнулся, - по-доброму, поскольку он привык к подобным невежественным и простодушным просьбам, а уж в устах грязного, оборванного малыша с глазами, точно чернильные озерца, круглой головой и ушами, оттопыренными, точно ручки у кувшинчика для сливок, она прозвучала и вовсе безобидно. Тем не менее, солдат покачал головой и ответствовал, что Его Святейшество очень занят и никого не принимает. А затем глухо стукнул алебардой о землю и установил ее наискось к двери, давая понять, что не шутит.

Пепино отпрянул. Ну, и что толку в его золотом правиле перед лицом подобного могущества и величия? И все-таки воспоминание о совете капрала О'Халлорана подсказало ему, что по крайней мере еще один раз к Ватикану он вернется.

У края пьяццы он увидел старушку под зонтиком, продающую крохотные букетики и бутоньерки весенних цветов: тут были желтые и белые нарциссы, жонкилии, подснежники и пармские фиалки, ландыши и разноцветные гвоздики, маргаритки и крохотные розанчики. Посетители собора святого Петра иногда покупали букетик-другой,чтобы принести эту дань на алтарь своих любимых святых. Цветы были свежими и душистыми, только что с рынка, и на лепестках кое-где еще поблескивала роса.

Глядя на них, Пепино вспомнил о доме, и об отце Дамико, и о том, как священник рассказывал, будто святой Франциск души не чаял в цветах. У отца Дамико был особый дар: все, что он думал, все, о чем он говорил, звучало поэзией. И Пепино решил, что, раз уж такой благочестивый человек как святой Франциск, к цветам неравнодушен, то, возможно, Папа, который в силу занимаемого положения должен быть еще святее, наверняка их тоже любит.

За пятьдесят лир мальчик купил крохотный букетик: пучок ландышей поднимался над куртинкой темных фиалок и крохотных алых розанчиков в окружении желтых маргариток, и все это, дополненное веточкой папоротника и таволги, было перехвачено бумажной тесемкой.

На лотке, где продавались открытки и сувениры, Пепино выпросил карандаш и бумагу и старательно вывел:

"Дорогой и уважаемый Ваше Святейшество: эти цветы для вас. Пожалуйста, разрешите мне с вами увидеться и рассказать вам о моем ослике Виолетте: она умирает, а мне не позволяют сводить ее к святому Франциску, чтобы он ее вылечил. Я живу в городе Ассизи, но приехал сюда, чтобы с вами увидеться.

Любящий вас Пепино".

А затем возвратился к дверям, вложил букетик и записку в руку гвардейца и взмолился:

- Пожалуйста, отдайте это Папе. Я уверен: как только он получит цветы и прочтет то, что я написал, он меня непременно примет.

Солдат такого не ожидал. Ребенок с цветами внезапно поставил его перед дилеммой, разрешить которую на виду у этих огромных, доверчивых глаз он просто не мог. Однако какой-никакой опыт у гвардейца в подобных делах все-таки был. Требовалось лишь попросить напарника подменить его, пойти в караульную, выбросить цветы и записку в корзинку для бумаг, задержаться там на некоторое время, а затем вернуться и сообщить мальчику, что Его Святейшество благодарит за подарок и очень сожалеет, что бремя неотложных дел не позволяет ему уделить гостю время.

К этой маленькой уловке гвардеец тут же и прибег; и все же, когда дело дошло до предпоследнего пункта, он с удивлением обнаружил, что почему-то не может заставить себя довершить начатое. Вот она, корзинка для бумаг, готовая поглотить подношение; однако маленькая бутоньерка словно приклеилась к его пальцам. Что за яркие, душистые, свежие цветы! Как живо напомнили они ему весну в зеленых долинах далекого кантона Люцерн! Он снова видел перед собою заснеженные горы своей юности, крохотные "пряничные" домики, серых коров с такими добрыми глазами, что мирно паслись на цветущих лугах; он словно слышал согревающий сердце перезвон их колокольчиков.

Потрясенный до глубины души, гвардеец вышел из караульного помещения и зашагал по коридорам, куда глаза глядят; ибо сам не знал, куда направиться и что делать со своей ношей. Со временем на пути ему попался деловитый маленький монсеньер, один из бесчисленной армии клерков и секретарей, состоящих на службе у Ватикана. Тот замедлил шаг, не на шутку изумленный подобным зрелищем: дюжий солдат-швейцарец беспомощно созерцал крохотный букетик.

Вот так и произошло меньшее из чудес, благодаря которому прошение Пепино и его подарок пересекли границу, отделяющую во дворце мирское от духовного и светские чины от священнослужителей.

К величайшему облегчению гвардейца, монсеньер забрал у него обжигающие руки предметы, которые сам солдат не находил в себе сил просто взять да и выбросить; и прелата они тоже растрогали. Уж такова волшебная сила цветов: рассеялись они по всему миру, встречаются повсюду, куда ни глянь, и в каждом, кто на них ни посмотрит, пробуждают самые дорогие, самые светлые воспоминания.

А букетик тем временем продвигался все дальше и дальше, переходя из рук в руки: ненадолго задержался он у секретаря апостольских покоев, у главного раздатчика милостыни, у папского ризничего, у распорядителя апостольских палат и у папского мажордома. Роса к тому времени высохла, цветы утратили свежесть и начали понемногу увядать. И, тем не менее, магия их не иссякла, - магия любви и воспоминаний, так что ни у одного из посредников не поднялась рука их выбросить.

И вот наконец, вместе с сопроводительным посланием, букетик лег на стол к человеку, для которого и предназначался. Тот прочел записку и некоторое время сидел молча, глядя на цветы. На мгновение он закрыл глаза, чтобы лучше рассмотреть возникшую в памяти картинку: совсем маленьким мальчиком его свозили как-то раз воскресным днем в Албанские холмы, и там он впервые увидел дикие фиалки.

Открыв, наконец, глаза, он приказал секретарю:

- Пусть приведут ребенка. Я поговорю с ним.

Вот так Пепино в конце концов оказался в присутствии самого Папы, восседающего за столом в своем кабинете. Устроившись напротив на самом краешке стула, Пепино рассказал Папе про Виолетту, и зачем ее нужно отвести к гробнице святого Франциска, и про управляющего, который ему этого не позволяет, и все-все про отца Дамико, и про второй вход в крипту, и про улыбку Виолетты, и про то, как он ее любит, - словом, все, что было у мальчика на сердце, поведал он исполненному сочувствия собеседнику, что молча сидел за столом.

А когда спустя полчаса его проводили к выходу, мальчугана счастливее не нашлось бы на всем белом свете. Ведь его благословил сам Папа; а впридачу под курткой у него покоились два письма, одно - адресованное управляющему монастыря Ассизи по делам мирян, а второе - для отца Дамико. Вновь выходя на площадь и минуя изумленного, но очень довольного швейцарского гвардейца, Пепино больше не чувствовал себя маленьким и подавленным. Ему казалось, что он того и гляди подпрыгнет, перекувырнется в воздухе - и полетит прямиком к Виолетте.

Однако ж надо было позаботиться о более практичном способе перемещения. Расспросив встречных, мальчик отыскал автобусную остановку и доехал до того самого места, где Фламиниева дорога переходит в дорогу проселочную, уводящую к северу, а там снова пустил в ход большой палец, подкрепляя немую просьбу красноречивым взглядом темных лучистых глаз. И удача его не оставила: еще до заката Пепино возвратился домой, в Ассизи.

Навестив Виолетту и убедившись, что за ней ухаживали как должно и что за время его отсутствия ей по крайней мере не сделалось хуже, Пепино гордо отправился к отцу Дамико и вручил ему письма, как ему и было велено.

Отец Дамико повертел в пальцах конверт, предназначенный для управляющего, а затем, преисполнившись небывалого счастья и ликования, прочел послание, адресованное ему лично. А затем сказал Пепино:

- Завтра мы отнесем письмо управляющему. Он вызовет каменщиков, старый вход расчистят, и ты сможешь отвести Виолетту в гробницу и помолиться там о ее исцелении. Так постановил сам Папа.

Разумеется, Папа написал письма отнюдь не собственноручно. От имени Папы их составил, к вящему своему удовольствию и радости, кардинал-секретарь. В письме к отцу Дамико, помимо прочего, говорилось: