Лица вещей - Михаил Зислис

- Ты это всерьез? - глупо спрашивает он, и тебе становится больно и стыдно за содеянное. Ты смял его жизнь, бросил в бушующее море. За что? За то, что он пришел к тебе в трудную минуту? За это ты отпускаешь его тряпкой?

Все-таки ты гадкий утенок. Не потому, что стал отличаться от других и видеть больше, чем видят они, и пытаться это понять. Потому, что твое поведение всецело устремлено лишь к одному... ты забыл, что смелость не берет Города.

- ...взгляните теперь на эту ручку. Помимо того, что она - фаллический символ (привет, дедушка Фрейд!), она еще и инородное тело. Прозрачная, она выставляет свои внутренности на всеобщее обозрение, она вступает в противоречие с реальностью, данной нам в ощущениях. Мы любим забавные безделушки, вроде часов, весь механизм которых виден сквозь крышку. И все по причине непроникновения в суть реальности. Мы ее боимся, и потому отказываемся исследовать. Бляшка на джинсах для нас - бляшка на джинсах, так? А вы пробовали смотреть на нее в течение часов? Нет? Тогда как можно с уверенность говорить, что она - та самая штука, которой кажется? Человек смотрит на себя в зеркало всю жизнь, и не может понять, кто же он есть!.. Впрочем, ко мне это уже не относится... - диктофон продолжает гундосить, цитируя тебя дословно.

Ты пьешь опять, не замечая, что остался в одиночестве.

Тролли-advanced-bus

Авто-detect-нас. - недетский стишок

Троллейбусы - прирожденные рогоносцы. Не помню, кто это сказал, но фраза, ей Пророку, соответствовала моему настроению, когда я, ударившись о небосвод, вышел на улицу и очутился перед зданием, где работаю. Где работал, пока не пришла пустыня. Временной континуум - тоже где-то рядом с троллейбусами. Все пытаются наставить ему рога...

Шаг вправо, шаг влево - карается дорожно-транспортным происшествием. Двигался через дорогу, пытаясь вспомнить, когда же видел здесь машины в последний раз. Серый асфальт, припаркованный у аптечного киоска джип, белые, прерывистые полосы разметки, две сплошных, и - тишина. Ни единой железной тонны, несущейся по проспекту.

Троллейбус медленно и грустно сдвинулся с места, набрал скорость, обиженно гудя, и исчез за поворотом - пустой скелет. Даже без водителя. Я знал, что этот тролли - последний на сегодня.

В задумчивости я пересек проспект. Согнул левую руку в локте, подал правое плечо вперед, и в такой странной позе дискобола-левши шагнул в стеклянные двери. Эхо моих шагов разнеслось по вестибюлю. Я посмотрел на пустую клетушку вахты, недоуменно огляделся. Вспомнил. Шагнул еще дальше.

Один. Что в своем неуютном кабинете, что во всем здании - один. Когда-то был здесь человеческий муравейник, но потом весь вышел. Засох.

Только бродячие призраки Бюрократов иногда меня достают. И я вынужден мириться с ними - из-за Директивы. Впрочем, пес с ней.

В моем кабинете есть полка с книгами. Среди них не найти бульварного чтива, как не найти и религиозной литературы. Лишь те, что сумели заглянуть в мою душу, взмахнуть своими бесценными, испещренными символами страницами... и оставить впечатление, что я глубже проник в понимание происходяшего. А что происходит? Прихожу, скажем, на работу, в это пустое здание, двигаюсь по разноцветным квадратам к лифту, поднимаюсь на восьмой этаж, где офис фирмы, и целый день брожу вокруг да около работы, как-то умудряясь бездельничать и все успевать одновременно. Меня другое поражает больше - отсутствие людей. Я же помню, когда-то здесь были люди, а не три десятка безликих статуй, выросших прямо из пола.

А за окном кабинета был туман. Если у вас ассоциация с Кингом - вы мне не друг. Должна быть ассоциация с ежиком в тумане, и никак иначе.

В этот туман я не стал взглядываться, просто протянул в него руку и взял пачку документов. Быстро просмотрел их, поставил, где надо, резолюции, а потом швырнул обратно, в серое ничто. Ничтожество. Как и я - ничтожество. Помню, прочитав "Мастера и Маргариту", еще в десятом классе, находясь в каком-то погружении, явился на контрольную по литературе, и вместо сочинения на тему "Душевные терзания Раскольникова" (или что-то в этом духе) написал... Называлось творение - "Склеп". С эпиграфом даже, вот. Эпиграф там был из "Стражи зла" Р. Дж. Джонса. Злобная училка, конечно же, не оценила. Как и тот факт, что читать мой рассказ было куда как интереснее многих сочинений. Родителей вызывали в школу, и я присутствовал на их беседе с завучем (гестапо в юбке, как вы понимаете). Папа долго вертел в руках те несколько листков, на которых я излил свое мироощущение, поправлял очки и шевелил губами. Потом его лицо просветлилось, он поднял глаза на гестапу и сказал: "Вы правы, безусловно. Духовные метания посланца Сатаны здесь не отражены. Более того, в чем-то неоднозначный образ аватары Господа нашего... " Дальше она не слушала. Когда мы вернулись домой, я спросил папу, действительно ли он думает, что рассказ мне удался. На что папа, усмехнувшись, посоветовал мне вместо Булгакова почтить вниманием Мопассана. "По возрасту тебе как раз будет..."

Родители у меня - наилиберальнейшие. Но я оскорбился тогда и не отстал. "Пап... а по делу?" Папа снова усмехнулся. "Сынок",- сказал он,- "ты придумал Р. Дж. Джонса и книгу, которой никогда не существовало, - это прекрасно. Ты знаешь, кто такой андрогин... и что такое оргазм. Открытие для меня, конечно, но не весть какое. Тоже хорошо. Но зачем столько бессмысленной жестокости и разрушений, когда тебя просили всего лишь написать, с какой радости Родя Раскольников совершил тройное убийство. И кстати, слово "адреналин " следует писать все-таки через "е"".

Ничтожество...

Сплошное расстройство, в общем. Но я папу уважаю очень, а потому отнес рассказ друзьям - на почитать. Те оценили, но как-то вяло - кто такой Булгаков, знали трое из четверых, читала его только одна девчонка, да и то - не всю книгу, а только про Маргариту. Я слышал, конечно, что в "Войне и мире" девчонки читают только про мир, а мальчишки только про войну, но распространять этот принцип на все книги, согласитесь, странновато.

В итоге мое нетленное творение затерялось где-то в глубине нашей квартиры. Папа, конечно, иногда спрашивал, не написал ли я чего-нибудь еще... Сознаться мне пришлось только раз, когда он меня застал за стихоплетством. "Хм... лирика? Неплохо... ага... у-у, да, молодец. А это что такое: 'Растворится осень в смерти, как и мы, о дама, верьте'?" Я терпеливо объяснил, какое основополагающее значение имеет в отношении полов понимание того, что партнеры неизбежно постареют (причем - скорее, чем им хотелось бы), а после этого - гарантированно умрут. И понимать бренность всего материального следует с самого начала. Папа (конечно же) усмехнулся, но на этот раз уже грустно, и ушел. Впрочем, мы друг друга поняли. Я ему, еще когда был совсем маленький, сказал честно, что мне их с мамой будет не хватать, когда они умрут. Лица, лица... сплошной прах. Даже мой детский страх - и тот конечен, ограничен и смешон. Правда, он меня привел в пустыню, но это ничего... Хорошо хоть хватило ума с бумагомаранием завязать. Насколько же приятно - уметь молчать.