Слуга Божий - Яцек Пекара

— Так и есть, золотой ключ не отворит всех врат, — сказал я. — Особенно тех, что затворены засовом человеческого гнева.

— Хорошо сказано, — согласился он. — Мой сын — невиновен. Не верю, что он мог обидеть ту девушку. Единственное, что мне удалось, это спасти его от петли. Но какая разница — десяти лет в нижней башне не выдержит никто.

Родные никогда не верят, что преступления совершают их близкие. Так было, так есть и так будет. Матиас Клингбайль не был исключением, а то, что в голосе его я слышал страстную уверенность, ничего не меняло. Однако он был прав относительно наказания нижней башней. Никто не выдержит десяти лет, проведенных в ней. Болезни, грязь, холод, влага, голод и одиночество жрут страшнее крыс. Я видел крепких, сильных молодых мужчин, что после года-двух, проведенных в нижней башне, выходили за ворота тюрьмы согбенными, едва живыми старцами.

— Сожалею и сочувствую вашему горю, господин Клингбайль, но не поясните ли, отчего обращаетесь с вашей проблемой именно ко мне? — спросил я. — Официум не занимается криминалом, если только не идет речь о преступлениях против нашей Святой Веры. А здесь, кажется, дело совсем в другом.

— Знаю, — сказал. — Но не могли бы вы приглядеться к этому случаю? Вы человек ученый, сумеете отсеять зерно правды от плевел лжи…

Я не знал, старается ли он снискать мою симпатию или же действительно так считает. Но ведь сказал чистую правду. Инквизиторов обучают непростому искусству чтения в человеческих сердцах и мыслях, что чаще всего позволяет безошибочно прозревать истину.

— Господин Клингбайль, городские советы и суды не любят, когда Инквизиториум интересуется делами, которые его не касаются. Да и мой глава наверняка не обрадуется, если я, вместо того чтобы преследовать еретиков, богохульников и ведьм, займусь обычным убийством.

Святому Официуму нет дела до гнева, ненависти или сетований даже богатых горожан с высоким положением (больше приходится считаться с благородными, особенно теми, кто происходят из знатных родов), но одно дело официальный посланник Инквизиториума, а совсем другое — инквизитор, пытающийся сунуть нос не в свое дело и занятый частным расследованием. Вот если бы инквизитор обнаружил следы ереси или магии, тогда ситуация изменилась бы. Тогда мог от имени Святой Инквизиции взять власть над городом. Но ежели сделал бы это неосмотрительно, нерасторопно или без серьезных на то причин, последствия оказались бы для него крайне неприятными.

— Я хорошо заплачу, господин Маддердин… — Клингбайль понизил голос, хотя в пиршественном зале пели так громко, что никто бы нас не услышал. — Только возьмитесь за дело.

— «Хорошо»? Сколько же?

— Сто крон задатка. А если вытащите моего сына из тюрьмы, добавлю тысячу. Ну, пусть даже полторы тысячи.

Это было воистину королевской наградой. За полторы тысячи крон большинство обитателей нашей прекрасной Империи зарезали бы собственную мать, а в качестве премии добавили бы нашинкованного вместе с остальной родней отца. Но размер награды свидетельствовал также и о том, что Клингбайль считал задание неимоверно трудным и — кто знает? — может, даже опасным.

— Дайте мне время до утра, — сказал я. — Подумаю над вашим щедрым предложением.

— Завтра утром? — Он пожал плечами. — Завтра утром пойду с этим к вашему приятелю, — кивнул на зал, где Вагнер как раз отбивал полуобглоданной костью ритм по столешнице.

— Дадите двести залога, когда появлюсь в Регенвальде, — решился я, поскольку, во-первых, кроны не росли на деревьях, а во-вторых, любил непростые задачи. — Или — вольному воля, — глянул на Вагнера, который как раз ткнулся мордой в миску с подливкой.

— Принято, мастер Маддердин. — Он протянул ладонь, а я ее пожал.

— Ах, да, как же зовут вашего врага?

— Гриффо Фрагенштайн.

— А сына?

— Захария.

— Ладно. А теперь условимся. Я не знаю вас, и мы не разговаривали. Постараюсь приехать в Регенвальд с официальной миссией — если получу разрешение Инквизиториума. Тогда выплатите мне задаток. Если же не появлюсь в течение недели, ищите кого-нибудь другого.

— Да будет так, — согласился, после чего, не сказав уже ни слова на прощание, кивнул.

Он не стал возвращаться в пиршественный зал, а вышел на улицу. Была это достойная похвалы осторожность, ведь чем меньше людей увидят нас вместе, тем лучше.

Пир продолжался до самого рассвета. Когда мы возвращались к себе, нежно-розовая заря уже заглядывала в окошки. Я усмехнулся напоследок Вагнеру и, приобняв двух девок, исчез за дверьми комнаты. Однако спокойно провести время не удалось. Обе девицы как раз чудеснейшим образом развлекались (щекоча мои бедра и живот волосами, однако обращал я внимание отнюдь не на щекотку, а на кое-что другое), когда из коридора донеслись крики.

— Ах ты сука проклятая! Убью! — верещал кто-то, и я отчетливо различил измененный злостью и алкоголем голос Вагнера.

— Девочки, перерыв, — велел я. Выскочил из кровати и набросил плащ на голое тело. Отворил дверь, вышел в коридор. Увидел Фаддеуса, что склонился над одной из своих девок (лежала, скорчившись, под стеной) и охаживал ее кулаками.

— Обворовывать меня, курва? — драл горло. — Мало тебе заплатил?

Нагая девушка отчаянно стонала и закрывала руками лицо. Признаю, была ничего себе, с грудями побольше моей головы. Ну, милые мои, Фаддеус первым выбирал девок; бедный же Мордимер довольствовался тем, что осталось. Но что же, выходит, первый выбор не всегда удачен?

Подошел к ним, желая успокоить Вагнера тихим словом (поскольку Мордимер Маддердин очень смирный человек), однако вдруг в руке моего товарища блеснул нож.

Удержал его руку. Быстрее, чем смог осознать.

— Вагнер, — проговорил ласково, — это же просто девка. Можешь ее выпороть, но зачем убивать?

— Не тв'йо дело! — рявкнул, и я увидел, что глаза его безумны и полны гнева. Это меня очень разочаровало: хоть ты и пьян вусмерть, но инквизитору даже в алкогольном угаре следует владеть собой.

— Любезный Фаддеус, если убьешь эту девицу, до конца ночи останешься лишь с ее подружкой. А я тебе своих не отдам — ни одной. Даже не проси…

Глянул на меня — и внезапно гнев в его глазах погас. Засмеялся, потом хлопнул меня по спине.

— А ты пр'в, Морт'меш, — сказал, и девица, услыхав эти слова, зарыдала с облегчением. Он же глянул в ее сторону со злобной усмешкой. — Убб'ю утрр'м, — добавил, но я знал, что теперь шутит.

— Разве только что..? — поддел его.

— Разв' т'лько буд'т очень стар'цца смирить мой гнеффф, — закончил Вагнер.