Таксидермист - Андрей Дашков

Ага, ну конечно, как я могла забыть, – подумала она и даже почувствовала нечто вроде облегчения. По крайней мере, этот номер программы был ей хорошо известен. Ситуация показалась ей предсказуемой и почти банальной.

Лидия с трудом поднялась и послушно направилась в спальню.

Проходя через одну из комнат, она увидела коллекцию холодного оружия, но ощущала такую слабость во всем теле, что не подняла бы сейчас и рюмки. Таксидермист все время находился рядом, поддерживая ее за локоть.

В полутемной спальне, кроме большой низкой кровати, Лидии бросились в глаза чучела двух голубых ангорских кошечек и кролика с длинной волнистой шерстью.

– Любимые твари моей жены, – равнодушно объяснил таксидермист и включил верхний свет. – А вот и она сама, моя красавица, моя девочка, мой последний шедевр! – его голос потеплел, в нем зазвучала неподдельная нежность.

Смысл этих слов еще не дошел до сознания Лидии, когда она увидела в углу спальни неподвижную женщину в лиловом полупрозрачном одеянии.

– Вы первая, кто это видит, – с благоговением произнес таксидермист и посмотрел на Лидию так, словно позволил ей приобщиться к великому таинству.

– О Господи, нет! – прошептала Лидия, когда до нее дошло, наконец, что это вовсе не патологическая шутка. Она долго с ужасом смотрела на таксидермиста, не в силах оторвать взгляд от его лица, озаренного внутренним светом. Потом, вздрагивая от омерзения, медленно повернула голову в сторону чучела его жены.

Наверное, та действительно была при жизни красивой женщиной. Длинные светлые волосы и сейчас выглядели вполне естественно, но глаза оказались тусклыми и безжизненными. Потом Лидия вспомнила, что это всего лишь стекла.

Таксидермист подошел к чучелу и медленно раздел его, пока их взглядам не предстала неприкрытая нагота. После этого он стал жадно гладить неподвижное тело, по-видимому, возбуждаясь. Зрелище было настолько отвратительным, что у Лидии потемнело в глазах и закружилась голова. Чтобы не упасть, она медленно опустилась на кровать. Сквозь ватную стену до нее доносились голос таксидермиста и далекая музыка из гостиной.

Ей было противно, но она не нашла в себе сил сопротивляться, когда он стал раздевать ее под звуки струнного квартета и овладел ею тут же, перед чучелом своей жены, навсегда оставшейся привлекательной и молодой…

Потом они опять пили что-то сладкое, вызывавшее приятную истому. Теперь Лидия делала это, чтобы забыться.

И она действительно забылась. Последнее, что она видела, было уже за гранью, разделяющей реальность и кошмар, – серые стеклянные глаза жены таксидермиста, смотревшие на нее с испугом и бесконечным сожалением.

Она очнулась и обнаружила перед собой незапятнанную стерильную белизну. Когда ее зрение сфокусировалось, она поняла, что видит потолок. Лидия попыталась встать, но ей не удалось сделать это. Ее руки и ноги были крепко привязаны к чему-то, очень напоминающему хирургический стол. Этот стол был холодным и твердым. Пластик и нержавеющая сталь… Вдобавок, кожаный ремень перехватывал ее шею и почти не давал поднять голову.

Но ей этого уже и не хотелось. Ужас парализовал ее. Крик захлебнулся в горле, так и не родившись. Лидия поняла, что здесь ее никто не услышит.

Зато она вновь слышала музыку, звучавшую издалека, – ту самую, которая сопровождала ее весь вечер. Лидия вспомнила, наконец, откуда ей знакома эта музыка. Она много раз слышала ее в детстве в доме своего отца. Квартет назывался "Смерть и Девушка"… Ничего трагического не было в этой музыке. Она бы даже придавала происходящему оттенок дешевой мелодрамы… если бы не холодная твердая плоскость, которую Лидия ощущала спиной, и ремни, болезненно врезавшиеся в кожу.

Она услышала тихие скользящие шаги и повернула голову, боясь смотреть на то, что могла увидеть. Но увидеть ей все-таки пришлось.

Эта комната была чем-то средним между операционной и мастерской. Нестерпимо блестели хирургические инструменты. Их блеск вонзался в зрачки, а кошмарное предчувствие вонзалось в душу.

Но самое жуткое зрелище ожидало Лидию, когда она опустила глаза. В углу комнаты стояли незаконченные чучела двух маленьких девочек. На лице одного из них застыла улыбка, на втором кожа вообще еще не была еще натянута и висела, собравшись в складки.

Отчаяние высушило глаза Лидии. К ней приблизилось улыбающееся лицо таксидермиста.

– Мои любимые дочери, – сказал он шепотом, словно кто-нибудь еще в этом доме мог его услышать. – Не правда ли, они очаровательны в этом возрасте?..

Он погладил по голове чучело с натянутой кожей. В его глазах промелькнул восторг человека, сотворившего очередной шедевр. Восторг, который не с кем было разделить. Пальцы таксидермиста, наслаждаясь, пробежали по нежной детской коже.

Потом он взял что-то со стола и неслышными шагами приблизился к Лидии. На его лице было написано участие и живой интерес к происходящему. Он сказал тихо и вкрадчиво:

– Я вижу, моя дорогая, что вы уже совершенно пришли в себя. Открою вам маленький профессиональный секрет. Я всегда делаю чучела из м-м-м… живых объектов.

Из-за его спины медленно появилась рука со сверкающим скальпелем. До этой секунды глубоко в подсознании Лидии еще теплилась надежда на то, что все это просто чудовищный фарс, который должен вот-вот прерваться. Она была готова заплатить за этот вечер даже смертельным испугом, если ему ЭТО доставит удовольствие, но умереть после всего, что с нею сделали, было против любых правил. Смерть делала абсурдным жестокий спектакль, но любая вещь, даже самая дикая, когда-нибудь случается на самом деле. И тогда уже не кажется случайностью… В своем доме таксидермист сам был и актером, и зрителем. Ему не хватало только декораций.

Замкнутое, замороженное ее безграничным отчаянием пространство операционной стало склепом, в котором Лидия была похоронена заживо. Здесь уже не существовало мыслей, как не существовало больше надежды. Только плоть и крики животного в ловушке безысходности.

Звуки "Смерти и Девушки" заглушали все.

Почему я?! – вопило все ее существо, хотя ничего нельзя было изменить. Лезвие скальпеля, холодное, как зимняя луна, неумолимо приближалось к ней, существуя отдельно от направлявшей его воли, а где-то за ним плавало улыбающееся лицо, отлитое из розовой пластмассы… Это было хуже, чем неизбежность. И гораздо хуже, чем смерть.

– Вы будете прекрасно смотреться в моей спальне, дорогая, – прошептал таксидермист с выражением величайшего эстетического блаженства на красивом, кукольно-гладком лице.

И сделал первый надрез.