Комната страха - Эля Хакимова

– Значит, аристократ? – Он откинулся на спинку кресла и казался полностью расслабленным. Но в глазах читалась напряженная работа мысли. – Мужчина или женщина?

– Вы же знаете, этого сказать только на основании почерка никак нельзя. – Ева слегка споткнулась на слове «никак», вспомнив вдруг то самое Письмо.

– Можно притянуть некоторые особенности излома, и потом, поправка на время – бумага дает шанс более точно датировать документ – я бы сказала, что скорее мужчина. Или ну очень уж решительная и волевая (у сангвиников меньшие различия) женщина. В таком случае речь идет о женщине, намного опережающей свое время, причем она хорошо знала это. Окружающие, несмотря на ее довольно высокий социальный статус, слишком уж часто давали ей это понять…

Сама не замечая как, Ева увлеклась не на шутку. Ей не было свойственно работать так открыто, тем более при человеке, которого она если и не презирала, то уж точно – которому не доверяла. Таинство составления портрета требовало одиночества, да и дорога в Кабинет не открывалась так запросто, тем более в публичном месте. Однако теперь она, даже не задумываясь, продолжила размышлять вслух:

– Пусть это будет женщина. Предположим, я хотела сказать. Высокая брюнетка. Определенно – очень красивая женщина. Не понимаю ее склонности к мистике – она должна быть весьма образованной особой не только по тем временам, но и по нынешним. – Про себя Ева уже назвала объект. Она любила персонифицировать почерки, давая им не только портреты, но и имена. «Старая Сеньора», – не колеблясь, постановила она. Попробовав на вкус слова, она осторожно пробормотала их вслух.

– Вы предполагаете, что преступлением было именно убийство? – Макс слегка нахмурил темные брови.

– Думаю, да, – не отвлекаясь, бросила Ева и достала из сумки лупу, чем вызвала легкий блеск удивления в глазах собеседника. – Жаль, что здесь плохое освещение… Больше действительно похоже на отравление. Хорошо впишется в нашу концепцию о том, что это она, а не он. Это во-первых. – Ева опять замолчала, уставившись в пространство, как будто что-то вспоминая.

– А во-вторых? – Макс все же решился нарушить ее сосредоточенное молчание после продолжительной паузы.

– Это была самозащита. Крайняя мера, вынужденная, но вполне осмысленная. На преступление в состоянии аффекта она не способна. Не ее стиль. Гордость за свой род не позволит. Гордость, возможно, и была побудительным мотивом. Честь для этого человека – важнее жизни.

– Для сангвиника это логично, но для женщины? – с сомнением в голосе прервал координатор Еву, постукивая пальцами по столу.

– Именно для этой вполне логично, – отмахнувшись от его замечания, она продолжила разглядывать уже вполне сложившийся образ Сеньоры. Ее присутствие за их столиком стало столь явственным, что оба, выпрямившись в креслах, на несколько секунд притихли. Дама, вызванная Евой из толщи времен, спрессованной в рыхлый лист пожелтевшей бумаги, внимательно прислушивалась к ее словам.

В приглушенном свете ресторанного зала, интерьер которого, пожалуй, был перегружен зеркалами, стоял легкий гул, в котором, как в экзотическом коктейле, были намешаны различные звуки. Ненавязчивая музыка, размытые голоса беседующих за столиками пар и двух-трех компаний – настолько разношерстных, насколько можно увидеть в одном заведении.

– Излом настораживает. Интеллект все же превалирует, однако накал эмоций в тот момент был очень силен. Что-то французское в этом испанском документе…

– Вы хотели сказать – что-то испанское в этом французском документе? – Макс вопросительно посмотрел на удивленную Еву.

– Почему французском? Бумага действительно сделана в Париже, если это настоящий документ, но писать могли где угодно. В те времена документ, писанный собственноручно, а не секретарем, должен был быть именно на такой бумаге, ее иногда заказывали специально, еще и с личным гербом. А, собственно, что… – Она в изумлении уставилась на Макса, лицо которого вдруг изменилось до неузнаваемости. Этот сухарь, этот педант и позер, оказывается, умел смеяться! Более того – хохотать.

– Текст на французском языке, – с трудом остановившись, выдавил Макс.

Ева настолько увлеклась почерком, что не обратила внимания, на каком языке написан изучаемый документ. Это действительно был лист с перечислением блюд на французском языке. Меню! Ева и сама бы посмеялась, но для нее это был скорее повод задуматься. С одной стороны, смешно, конечно, не замечать столь очевидные факты, а с другой – многие черты ее характера тщательно культивировались ею самой на протяжении всей сознательной жизни. А способность концентрироваться на самом важном, пусть и ценой потери малозначительной информации, была ее гордостью.

Об этом она и думала всю дорогу домой, параллельно болтая с Максом о всякой всячине. Ни в коем случае не намереваясь развивать потепление между столь разными людьми, как она и ее начальник, Ева все же на секунду примерила на себя возможное совместное с ним будущее – просто в силу привычки не отметать никакие, даже самые нелепые варианты решений задачек. Ей стало тесно и неуютно.

С чувствами у Евы складывались странные отношения. Многие из них она считала откровенно ненужными, а некоторые – и просто вредными. Любовь относилась к разряду несуществующих. Распрощавшись с Максом, она сказала себе: «Ну, все, хватит. Пора заканчивать эти свидания, ни к чему хорошему они не приведут».

Надменная Сеньора все еще продолжала маячить на задворках сознания, когда Ева вернулась домой. Впервые за долгое время довольная проведенным вечером, она, не включая лампы (скудного ночного света, проникавшего сквозь окна, было вполне достаточно), прошлась по квартире.

Глава 3

Приглашение Кассандры

Нa автоответчике ее дожидалось сообщение: «Ева, детка! Давно не видела тебя. Не желаешь навестить свою престарелую родственницу?»

Этот властный и тихий голос Ева помнила с раннего детства. Уже тогда он был таким же надтреснутым, как ваза в пыльном чердачном буфете огромного загородного дома, со временем ставшего резиденцией бабушки Александры.

Спокойствие как рукой смахнуло. От своих родственников Ева старалась держаться еще дальше, чем от остального человечества. С детства замкнутый и неприветливый характер заставлял ее общаться с людьми как можно меньше. Одиночество не тяготило ее, зато склонность к созерцательности рано развила в ней наблюдательность.

С большинством родственниц Ева не виделась годами, проживая с ними в одном городе. Тем не менее заботами мамы сведения о ее жизни исправно доставлялись всем членам семьи. Бабушку Александру она не видела уже много лет, с тех пор как перестало быть обязательным проведение летних каникул в загородном доме, что на протяжении трех последних столетий считалось в семье одним из непременных условий воспитания здорового потомства.

Озадаченная сверх всякой меры, Ева соображала, как именно ей поступить. Должна ли она тотчас ехать в старый дом? Или она может сделать это, когда ей будет удобно? Лучше, конечно же, никогда… Вдруг удастся отделаться и послать с визитом Виолу? Задумавшись, Ева вздрогнула от неожиданности, когда зазвонил телефон.

– Дорогая моя, будь готова – завтра к шести я за тобой заеду. Постарайся поприличнее одеться. Все-таки Александра уже старенькая, сама понимаешь, не особенно следит за современной молодежной модой. Прошлый раз Марфа ее чуть не прикончила своими татуировками. Слава богу, ты у меня не такая! Но бедную сестру мою просто жалко, – без капли сожаления в голосе тараторила Виола, – иметь такую дочь! В чем дело, почему ты молчишь? Алло, алло, я тебя не слышу!

– Все в порядке, ма! Я тебя слушаю. – Собственно, все вопросы разрешились сами собой. – А мне обязательно туда ехать?

– Да, – сурово проигнорировала просительно-раздраженные нотки в голосе дочери родительница. – И вообще, я не понимаю, в кого ты уродилась такая… такая дикая?! Человек не должен жить один. У тебя великолепная, замечательная семья, а ты избегаешь ее. Это глупо и безответственно, в конце концов!

– Ну хорошо, хорошо. Я еду. Не понимаю, что ей от меня понадобилось.

– Возможно, она по тебе просто соскучилась, – ядовито предположила Виола.

– Ты ведь наверняка что-то знаешь!

– Нет, я ничего не знаю, – в некотором замешательстве от собственного признания проговорила мать, – и никто ничего не знает, уж поверь мне, я навела справки. Честно говоря, сама сгораю от нетерпения, – простодушно призналась она.

– Понятно. Спокойной ночи, ма.

Виола, судя по всему, продолжала еще говорить, когда Ева решительно опустила трубку. Тут же раздался еще один звонок. Секунду подумав и решив, что вряд ли Виола снова так резво наберет ее номер, Ева ответила.

– Салют-салют! – зазвучал голос Марфы, неизменно доброжелательный и бодрый. Она всегда несколько манерничала (пережитки прошлого, когда считалось, что представители богемы разговаривают иначе, чем нормальные люди), растягивая гласные, вставляя словечки из лексикона узких специалистов в какой-нибудь редкой области или ставя ударение в словах так, как это делают только иностранцы.