Башевис-Зингер: Портрет, который ни в какие рамки не укладывается - Михаэль Дорфман

Для очень разных американских писателей–евреев поколения 50–х — Сола Беллоу, Филиппа Рота, Бернарда Маламуда и многих других — Башевис–Зингер стал «литературным предком», «трогательным дядюшкой из провинции». Сам Башевис–Зингер был их старшим современником, коллегой; жил и творил рядом с ними. Он не желал быть «прадедушкой».

Обоюдное творческое влияние, разумеется, происходило. Несомненно, что после знакомства Башевис–Зингера с творчеством Филиппа Рота писатель стал более раскрепощен в своих сексуальных образах, свободней вводил психоаналитические элементы в творчество. Филипп Рот интервьюировал Башевис–Зингера, ввел его в круг авторов, рецензируемых в «Нью–Йорк Таймс Бук Ревю», определяющем рейтинг американских авторов на книжном рынке. Башевис–Зингера и Рота критиковали, по сути, за одно и то же: за эгоизм, за чрезмерную сексуальность, за «бесстыдство».

С Солом Беллоу (получившим Нобелевскую премию по литературе за три года до Башевис–Зингера) писатель порывает со скандалом. И это был далеко не первый и, уж конечно, не последний человеческий и творческий скандал в его жизни. Литературный Нью–Йорк полнился слухами о несносном характере Башевис–Зингера, о мелочной издевательской жадности, о выплачиваемых нерегулярно мизерных гонорарах литсотрудникам, об оскорблениях переводчиков. Скандалов не избежали ни известные и самостоятельные — Сол Беллоу, Айзик Розенфелд, Доротеа Страус или Майра Гинзбург, — ни покорные и зависимые: Рут Шахнер–Финкель, Эвелин Торнтон, Герберт Лотман, Элизабет Шуб или Розанна Гербер. Каждый раз это были другие люди, и каждый раз писатель со скандалом порывал с ними. Башевис–Зингер так и не нашел «своего» переводчика. Чудо его творчества в том, что все «авторизованные переводы», вроде бы выполненные разными людьми, составляют удивительную гармонию, подчиненную хорошо узнаваемому и ни на кого не похожему стилю писателя.

Башевис–Зингера постоянно сопровождали разговоры об отсутствии лояльности и о непорядочности, постоянные скандалы и тяжбы с редакторами и издателями. Писатель был полностью «неподконтролен», отказывал в пресловутом «эксклюзиве» на свое творчество кому бы то ни было. Как известно, талант далеко не всегда сопровождается корректностью и порядочностью. Всеми правдами и неправдами писатель сопротивлялся диктату и закабалению, с удивительным постоянством пренебрегал так называемыми кодами «интеллектуальной собственности», защищающими капиталистический рынок и монополии отрасли, но никак не авторов и творцов. Всемирная слава писателя свидетельствует лишь о том, что он выбрал правильную стратегию.

* * *

Влияние Башевис–Зингера на очень разных американских авторов–евреев младших поколений выражено ясней. Очень разные авторы, из разных поколений — Синтия Озик и Джонатан Сэфран–Фоэр — и вовсе сделали Башевис–Зингера прототипом своих героев. Синтия Озик озаглавила свое эссе о творчестве Башевис–Зингера «Книга творения» — так называется библейская «Книга Бытия» по–английски, а писателя она назвала Американским хозяином (мастером) Книги творения. Озик, если и известна русскому читателю, то в основном по ее резким произраильским заявлениям. Между тем в начале 60–х она считалась «надеждой американской еврейской литературы» и ее творчество и художественные идеи во многом определили пути в творчестве целого направления еврейских авторов, предвосхитили основные векторы общественной жизни американского еврейства. «Если мы будем дуть в шофар (ритуальный рог, применяемый евреями для богослужений. — Авт.) по–еврейски, в устье, то наш голос прозвучит громко, — писала Синтия Озик в 1970 году в эссе «К новому идишу», — Если же мы будем искать общечеловеческие смыслы, то это подобно попытке дуть в широкую часть шофара: нас не услышат вовсе». Озик призывала к созданию «нового идиша» на основе английского языка, к переосмыслению еврейской литературы как постоянного тела диаспоры, по аналогии с тем, как талмудическая литература стала телом и смыслом иудейской религии за 2000 лет до того.

На тривиальный вопрос: а к какой литературе отнести Башевис–Зингера — к еврейской, американской или польской? — можно было бы не отвечать, поскольку его книги давно вошли в сокровищницу литературы мировой. Башевис–Зингер, несомненно, еврейский писатель, его труды глубоко еврейские, несут в себе особый парадоксальный еврейский юмор, чудесное мировосприятие, передаваемое нашим народом через столетия, языки и страны. Источники его творчества — в мире хасидских легенд, фольклора учеников йешив, народных суеверий. Несомненно, что «горячими» темам его молодости были Шопенгауэр, Фрейд, Ницше, Кафка, вернувшие в оборот бессознательное и иррациональное. Говорили о влиянии отца — полубезумного еврейского школяра, посвятившего жизнь вычислению точной даты прихода мессии. Башевис–Зингер был современником Гершома Шолема, открывшего миру огромную роль мистических тайных учений в еврейском сознании. Творчество Башевис–Зингера сравнивали со сложным символизмом израильского лауреата Нобелевской премии Ш. — Й. Агнона, с язычеством Йонатана Ратоша и Бердичевского, с Шагалом.

Что касается последнего, рассказывают, что как–то Башевис–Зингера пригласили выступить в одном из университетов Техаса. Сотрудник университета, приставленный опекать писателя, спросил:

— Мистер Зингер, после чтения там будут вопросы. На какой вопрос вы любите отвечать? Я бы мог его задать из зала.

— Вы знаете, — ответил писатель, — многие сравнивают мои произведения с творчеством Марка Шагала. Спросите, что я об этом думаю.

Когда пришло время, молодой человек спросил:

— Мистер Зингер, как вы относитесь к сравнению вашего творчества с Марком Шагалом?

— Самый глупый вопрос, который мне когда–либо задавали, — ответил писатель.

* * *

Был ли он американским писателем?

«Очевидно, Башевис–Зингер не был американским писателем, — отвечает Илан Ставанс, редактор трехтомного юбилейного собрания сочинений писателя в серии «Американская библиотека». — Но он стал американским писателем».

Башевис–Зингер был не просто американским автором, но, по сути, создателем нового направления в американской литературе. Башевис–Зингера можно по праву назвать зачинателем эмигрантской, или, как ее называют в американском литературоведении, этнической литературы. Он первым в американской литературе использовал свой родной язык, происхождение, наследие предков, уникальный опыт своего народа для того, чтоб переосмыслить и заново определить магистральное направление американской литературы. Ошеломляющий успех Башевис–Зингера на крупнейшем в мире американском книжном рынке открыл дорогу множеству писателей–эмигрантов европейского, азиатского и латиноамериканского происхождения. Их меньше интересовали подробности еврейской жизни в местечке. Они учились у Зингера древнему, исходящему еще от Библии и Талмуда еврейскому искусству рассказывать свои истории так, чтоб они приобретали универсальный смысл.

Путь писателя, приехавшего в Америку в 1935 году без единого слова по–английски, а в 1978 году уже произносившего по–английски свою Нобелевскую речь (хоть и начатую на идише), воодушевил многих и многих эмигрантских авторов во всем мире, по сути делавших то же в Америке, Британии, Франции, даже в Израиле или России. Ведь эмиграция была не только личной судьбой Башевис–Зингера, далеко не только участью евреев Европы. Сотни миллионов человек во всем мире узнали удел эмиграции. И здесь, как и прежде, еврейский опыт писателя опять оказался универсальным. Башевис–Зингер показал путь, раскрыл технологию творчества, по которому эмигрантский писатель приходит к иноязычной читательской аудитории. Не случайно, когда дети нашей эмиграции: Алона Кимхи в Израиле, Лара Вапняр, Борис Фишман, Гарри Штейниц, Сана Красиков в Америке или Дэйвид Безмозгис в Канаде стали писать, то и они, по сути, вошли в дверь, открытую Башевис–Зингером.

Сегодня едва ли наберется несколько сотен тысяч людей, для которых идиш родной. Да и те вряд ли относятся к читателям Башевис–Зингера. Во время его переезда в Америку в мире на идише разговаривало 11 миллионов человек. И все же с самого начала карьеры Башевис–Зингер испытывал трудности в достижении признания у широкой читательской аудитории на идише. Писателю повезло, что по приезде в Америку брат взял его на работу в самую престижную в Америке еврейскую газету. Башевис–Зингер прошел прекрасную школу журналистики, что и позволило отточить технику короткого рассказа. В еврейских кругах до сих пор задаются вопросом: остался ли Башевис–Зингер еврейским писателем, приспосабливая свои истории для американского рынка?

Нам посчастливилось беседовать с замечательным американским драматургом, классиком американского театра Джозефом Стейном, большое число пьес которого идет на Бродвее, в том числе «Грек Зорба» и «Скрипач на крыше». Рассуждая об адаптации произведений Шолом–Алейхема «Заколдованный портной» и «Тевье–молочник», Стейн сказал: «Разумеется, приходится переосмысливать идишистские тексты для американской и затем для интернациональной аудитории /…/ произведения иного темпа, иной аудитории… Башевис–Зингер основательно перерабатывал свои истории, да и самому Шолом–Алейхему пришлось бы иначе переписать свои произведения, захоти он преуспеть на американской сцене».