Иной мир - Герберт Циргибель

На пульте управления снова что-то зажужжало. Загорелась лампочка. Седрик задумался и ему потребовалось немного времени, пока он понял, что значило это жужжание. Он двинул рычажок и ответил. Невнятно и искаженно голос потребовал от него доложить о содержании кислорода и влажности воздуха в «Фок 2».

— Смешно! — крикнул он в ответ, — к чему эта бюрократия? Я так и так через несколько выйду отсюда.

Он неохотно перечислил требуемые параметры, затем прибавил к этому: «Послушайте, доктор Ниренц, я выдержал и делал все, что вы от меня хотели. Я думаю, теперь хватит. В эти последние часы я ни делать гимнастические упражнения, ни перечислять эти нелепые числовые данные. Если быть честным, с меня хватило тех четырех недель. Я ужасно рад, что, наконец, снова смогу жить как человек. Конец связи».

Он прислушался и ждал ответа. Когда никто не ответил, он подошел к иллюминатору. Его злило то, что его комментарий приняли без возражений. Он бы с большим удовольствием немного развлекся. После паузы он громко сказал: «Вежливость, очевидно, пишется здесь с маленькой буквы. Сейчас я прилягу и прошу о том, чтобы меня вовремя разбудили, когда мое время пройдет. Я ни на минуту больше не останусь в этой клетке».

Седрику не успел разложить кресло. Голос врача разнесся эхом по помещению. Он был таким чистым и отчетливым, словно доктор стоял рядом с ним.

— Седрик Стюарт, послушайте меня хорошенько. То, что я Вам сейчас скажу, Вы должны принять совершенно спокойно. Вы потеряли чувство времени. Речь идет не о нескольких часах, которые Вы должны еще провести в «Фок 2», а точнее тринадцать дней, восемь часов и четыре минуты. Сейчас вспомните о своих задачах, и последуйте моим указаниям. Вы сейчас повторите Ваши гимнастические упражнения, ясно? А именно тридцать минут. Оденьте снова Ваши часы на запястье, и следите за временем. По завершению Вы поужинаете. После этого Вы заполните бортовой журнал, запишите в него Ваши мысли, плюс обычные параметры. Когда Вы все сделаете, Вы побреетесь. Это пока все — Вы меня поняли?

Седрик Стюарт понял, но не осознал. С выражением огромного удивления он посмотрел на динамик, из которого исходил звук.

— Что он хочет от меня? — бормотал он. — Сколько дней мне еще оставаться здесь?

Вдруг он засмеялся, потому что ему в голову пришла мысль о том, что слова врача могли быть уловкой. По завершению теста у него лишь еще раз хотели проверить его реакцию. Это удовольствие Седрик охотно предоставил врачу. Он повернулся к микрофону и невозмутимо сказал: «Я отлично понял Вас, доктор, но на меня такие фокусы не действуют. Оставьте Ваши психологические эксперименты, в конце концов я абсолютно здоров, и я знаю совершенно точно, что мое время истекло. Что касается бритья, так я сбрею ее после того, как приму горячую ванну. Goodbye, доктор, передайте Александру Вулько привет от меня».

Он триумфально засмеялся. Прошло совсем немного времени, когда снова раздался голос. На этот раз это был главный инструктор, Александр Вулько, который был другом Седрика.

— Послушай, Седрик, — сказал Вулько, — то, что только что сказал тебе доктор, соответствует истине. Тебе предстоят еще две недели, в этом нет ничего сложного. Соберись, мальчик, ты справишься с этим. Займись чем-нибудь, почитай, попиши или посочиняй стихи что-ли, и, прежде всего, последуй указаниям врача. А сейчас начни с гимнастики. Второй раз мы уже не смогли бы вести такой разговор.

Слова главного инструктора почти подавили его. Он знал, что Вулько говорил правду. Растерянный, он присел и попытался привести в порядок свои мысли.

— Еще четырнадцать дней, — прошептал он, — это невозможно, — и он подумал: Этого я не выдержу, никогда. Я сойду с ума в этой тишине, я больше не могу, я хочу выйти… И в то время, как он думал это, ему стало ясно, что все закончится, если он сейчас не выполнит распоряжения доктора. Несколько минут он не шевельнулся. Затем в нем одержала верх сила воли.

Он поднялся и начал делать упражнения. Что должно за этим последовать, он уже забыл. Пока он растягивал экспандер, он постарался освежить в памяти слова доктора, но он вспомнил только о том, что потерял чувство времени, и о четырнадцати днях, которые, которые еще предстояли ему. Через десять минут он прекратил свои упражнения. Тишина въелась в его мозг, бессмысленное мерцание звезд за иллюминатором показалось ему насмешкой. Его кровь снова забурлили из-за маятникового качания измерительных инструментов. Он постучал по стеклу иллюминатора. Когда это не помогло, он ударил по нему кулаком. Сразу после этого из динамика последовало требование, немедленно принять пищу и затем продолжить вести бортовой журнал.

— К черту, что за записи! — злобно крикнул он в ответ. — Я Вам что, поэт? Я что-то пережил? Хотите поэму в честь «Фок 2»? Это невыносимо, я ничего не напишу. И чувства голода у меня нет. Оставьте меня, наконец, в покое!

Он изрек еще пару проклятий и со стоном упал в кресло.

— Записи в бортовой журнал, — бормотал он себе под нос, — каждый день одно и то же — зачем? Влажность — в норме, силовые упражнения выполнены, резиновый клей съеден — Все это театр, и ничего более…

Он уперся лбом в мягкую обивку. Он вспомнил про свою бороду. Может быть мне все-таки побриться? — пришло ему на ум, может быть они тогда успокоятся. Но зачем, если я все равно должен провести здесь еще четырнадцать дней? Нет, не прямо сейчас, упрямо подумал он, насчет моей бороды решаю я, о косметике не шла речь при вхождении в эту обезьянью клетку.

Часы пролетали, ничего не менялось. Постепенно его голова прояснилась. Он встал, взял бортовой журнал и пролистал его. Несколько заполненных страниц содержали лишь ключевые слова и числа. Хорошо, подумал Седрик, я кое-что запишу. Никаких чисел и никакой влажности воздуха. На мгновение он задумался, затем написал: «На поверхности этой изумительной планеты нет ничего более совершенного, чем человек. Ни одно создание не похоже на него. Только он, этот Homosapiens, осознает свое существование на Земле и во Вселенной. Осознает он и меру всех вещей. Много чудесных качеств превозносил сам в себе: свой творческий дух, свое благородство, свой отважный полет мысли, свое неудержимое стремление вперед, свое знание о таинственных закономерностях Вселенной и многие другие атрибуты. Я все же знаю еще две странности, которые упоминаются очень неохотно либо очень редко и со стыдом. Они также совершенно не предназначены для того, чтобы окружать его ореолом всесилия и совершенства. Из глубокого убеждения я называю первую из этих странностей: Это вечное заблуждение, которое вело его по запутанным дорогам его истории. За каждое из этих заблуждений человек заплатил кровью и слезами. Не были ли «Чарльз Дарвин» и его полет тоже заблуждением? Какой путь от сумасбродных войн древности и нового времени до этого полета к звездам! Как бы там ни было, из заблуждений у человека развился критический рассудок и вместе с тем второе своеобразие: его сомнение. Они сломили всесилие суеверия и укатали дорогу науке…»