Над Кабулом чужие звезды - Михаил Кожухов

Сыромятников уже на КП, помечает что-то на карте: в ущельях ровно в пять тридцать началась «чистка». Роты двинулись вниз, прощупывая скалы в поисках спрятанного оружия. Время от времени там, в ущельях, вспыхивают автоматные очереди — больше для порядка, должно быть.

В полдень и мы начинаем спуск, круто траверсируя склон. Хуже нет ничего таких спусков! Солнце палит безжалостно, соленый пот заливает глаза, подкашиваются, скользят по осыпи ноги. Через полчаса, поупрямившись поначалу, я малодушно сдаюсь: моя злополучная сумка перекочевывает на чье-то дружеское плечо. Стыдно так, что не поднять глаз, но понимаю: с грузом вообще не дойду. Даже налегке еле-еле дотягиваю до привала, не сажусь — падаю на камни. Бешено колотится сердце, губы схватило — жестко, сухо, нет сил даже протянуть руку, чтобы взять протянутую кем-то банку компота из сухпайка.

— Ничего, — ободряет кто-то из солдат. — Поначалу у всех так. Привыкнете.

— Абрамов, справа за скалой — пещера. Проверь-ка, что там, — скорее просит, чем приказывает Сыромятников.

Старший прапорщик Леонид Иванович Абрамов — ладно скроенный, уже с сединой на висках и теркинской хитринкой в глазах командир комендантского взвода — легко сбрасывает вещмешок и исчезает за скалой.

— Я же сказал: люминь! — ему в след повторяет кто-то из солдат любимую шутку взводного.

Но через несколько минут всем уже не до смеха. Абрамов, появившийся с другой стороны скалы, жестко машет рукой: ко мне! В заброшенной штольне, похоже, «духовский» склад.

Санинструктор, младший сержант Сергей Жуланов, обвязавшись веревкой, первым исчезает в узком скальном колодце. Потом, уже на поверхности, он честно признается мне: страшновато было, конечно. Отвесная черная дыра, глубина — метров пять, потом уступ и новый лаз, ведущий в подземелье. Сырость. Темнота. Когда полз, вдруг страшно захотелось пить, а во фляге только три глотка. Неожиданно померещился шум, он крикнул наверх, чтобы на веревке спустили автомат, так оно надежнее. Полз на ощупь — могли быть мины, все что угодно могло быть в этой сырой афганской норе.

Наконец вот он, последний грот. Слабеющий луч фонарика высветил под грудой тряпья ствол крупнокалиберного пулемета. Еще и еще один. Эге, тут одному не справиться: помогай, братва! Гена Цыбин, Дима Патанин, Володя Куришов тоже спускаются в штольню, обдирая ладони о капроновый шнур.

Гора оружия медленно вырастает у входа в пещеру. В общей сложности семь крупнокалиберных пулеметов ДШК[4] китайского производства, около двадцати ящиков патронов к ним, минометы с солидным боезапасом, взрыватели к минам, боеголовки ракетных снарядов — черный, желтый, белый металл в густой жирной смазке. Документы «исламского комитета», ячейки душманской власти. Листовки, инструкции по обращению с оружием, расписки в получении денежных пособий и, едва ли не самое важное — захватанный гроссбух со списками крупной банды и ее агентуры в Кабуле. Фотографии офицеров, госслужащих, которые получают зарплату у «духов», точные данные о месте их жительства и работы.

— А ты везучий, пресса! — с улыбкой кивает мне Сыромятников. — Придется вызывать «вертушки» — самим не унести. Вот это трофей!

Минут через двадцать обдало пылью, скальная крошка ударила в лицо: сел МИ-8, забрал трофеи. А два алюминиевых бачка для воды, кое-какую посуду и несколько спальных мешков Абрамов, тщательно осмотрев, отложил в сторону: «десантуре» сгодится в хозяйстве. Спальникам, признаться, обрадовались очень. Рассматривали бирки с английскими буквами, цокали языками — удобные, теплые, легкие, нашим не чета…

В долину спускались быстро. Шли мимо палаток кочевников — верблюды нервно шарахались в стороны, безразличными глазами смотрели нам вслед пуштуны. Это придавало какую-то нереальность происходящему. «Играйте в свою революцию. У нас свои заботы», — говорили их лица. Словно бы не касалась этих людей война, эти идущие мимо их шатров чужеземцы с оружием в руках.

До бронегруппы добрались уже в сумерках, почти одновременно с первым батальоном, взявшим «прохора» — пленного, молодого нагловатого парня в черной рубашке с кнопочками.

— Один из бойцов полез в горку, смотрит — матушки светы, «дух» в пещере! — рассказывали разведчики. — Видно, давно сидел, мочился в мешочек, не пил. Мы глянули, а у него в шапке зашиты письма какие-то, документы. Ну, штаны ему сняли, чтобы не драпанул, и на КП батальона.

Парню лет двадцать. Красивые, правильные черты лица, густые взлохмаченные волосы, большие горящие глаза. Держится уверенно, не боится, размахивает холеными руками.

— Пастух я, командор. Аллах свидетель — пастух!

— Откуда членский билет банды?

— Душманов боялся, вот и вступил, чтоб отвязались.

Кто-то резким движением рвет на его плече рубаху — на белой коже краснеет характерный след, какой оставляет только приклад стреляющего автомата. Парень опускает глаза, только теперь, похоже, сообразив, чем может закончиться для него вся эта история.

После ужина у нашего костра возник из темноты одетый в афганскую форму без знаков различия Семеныч (полного его имени я так и не узнал), заросший седой щетиной советник корпуса «зеленых», больше похожий на лесника, чем на подполковника, кем он в действительности был. Оказалось, к нему обратились кочевники, просят прийти советского врача: занемог ребенок. Искандер Галяутдинов привычно подхватил на плечо сумку с красным крестом, и мы пошли за Семенычем, уверенно шагавшим по камням в непроглядной темени…

Возвращались в Кабул по руслам высохших ручьев, через заброшенные сады, через разрушенные глиняные кишлаки, — они казались декорациями к фильму, который не успели доснять. Теплый ветер бил в лицо, Казанцев надвинул на брови черный шлем, я сидел рядом на «броне», пряча нос в воротник кителя. Люди по-разному смотрели нам вслед: безразлично, приветливо, злобно. Все перемешалось здесь, всему есть место.

P. S.

Мы подружились с Володей Казанцевым, замполитом «полтинника», который опекал меня на первой в моей жизни операции. Я потом не раз приезжал к нему в часть, мы парились в бане, говорили по душам, он дарил мне тельняшки, которые я с гордостью носил, не без некоторого основания причисляя себя с тех пор к десантному братству. Бывал в моем кабульском корпункте и он… А вот после войны так и не встретились, только несколько раз говорили по телефону. Судьба его сложилась нелепо.

Воздушно-десантные войска в действительности — очень небольшой мир, где почти все офицеры знают друг друга если не в лицо, то по фамилии. И все в ВДВ знали: когда рухнул Союз, когда упразднили институт замполитов, Казанцев не «сократился» вместе со всеми остальными, остался в строю, переучился, стал линейным командиром. В конце 90-х, когда на каком-то высоком военном совете кто-то из самых высокопоставленных генералов выступил с докладом о необходимости включить ВДВ в состав Сухопутных войск РФ, Казанцев был единственным, кто встал и со свойственной ему прямотой высказал все, что он думал по этому поводу. Скорее всего, так думали все, но только у Казанцева хватило смелости вслух сказать: сокращайте, все что хотите, — кроме десантных войск! В общем, командованию пришлось после этого Казанцева прятать — с начальственных глаз долой. Его отправили на Северный Кавказ — командовать группировкой ВДВ. Потом — в Косово, во главе наших миротворцев.

Вернувшись из командировки в декабре 2001 года, Владимир Казанцев, к тому времени генерал-майор, прошедший три войны и назначенный начальником боевой подготовки воздушно-десантных войск, погиб, сорвавшись с балкона восьмого этажа своего дома.

Из дневника

Все это совершенно не похоже на то, каким представлялось в Москве. Война где-то совсем далеко. В Кабуле разве что на торговых улицах Шахринау, где «шурави»[5] меняют зарплату на тайваньский товар, лишь изредка мелькнет наш вооруженный патруль в бронежилетах и касках, застынет на перекрестке афганская «бээмпэшка». В Старом микрорайоне одетые в спортивные костюмы соотечественники из гражданских мирно бегают по утрам трусцой, стучат по мячу теннисными ракетками, а их жены неспешно бродят меж овощными лавками.

— Почем укроп, бача?[6]

— Семь афгани, ханум-саиб.[7]

— А за пять отдашь? — настаивает советская «ханум», муж которой получает эти афгани мешками. Афганские деньги, к слову, печатают в Москве и, не афишируя, по мере надобности привозят сюда самолетами.

Рядом с моим домом — хлебная лавка: большой тандыр, мальчишки жарят в нем по утрам лепешки. Их сверстники — девочки в заштопанной старенькой форме, мальчишки с драными папками в руках — шлепают никогда не мытыми ногами в «мактаб» — школу.