Тринадцатый опыт - Валерий Демин

Шестой опыт оказался самым удачным после первого. Листовский, не говоря никому ни слова, самовольно переместил источник света на другую сторону от оранжереи и поставил его чуть дальше. Ловушка была предельно наивной: мои слова об отсутствии верха и низа в ощущении бабочки должны были разойтись с тем очевидным обстоятельством, что "молния", "вопль", "таран" надвинулись с иной стороны. Произошло то, что и должно было произойти: я снова не почувствовал ни верха, ни низа, снова фиолетовая точка вспыхнула где-то очень далеко и тут же оказалась вверху, после чего сила, тянущая к ней, превратилась в неотвратимую силу бездны, безостановочного падения. Все это я и изложил, придя в себя после опыта, отметив при этом коротко, что сегодня "верх" был в другом месте.

- В каком же именно? - прищурился Листовский. - Вы можете, ориентируясь в оранжерее, сказать, где примерно вы видели светящуюся точку?

- Я - нет, - сказал я. - Разве только бабочка смогла бы это.

Таким образом, мы снова разошлись при ничейном счете.

- Знаете, отчего он так придирчив? - спрашивал меня Шрамов, явно боясь, как бы наши отношения не разладились окончательно. - Вы думаете, из-за вздорного характера? Из-за нежелания считаться с окружающими? Ах, если бы только это! Тогда все было бы просто, и я никогда не работал бы с этим фанатиком. Нет, самое смешное и, может быть, трогательное состоит в том, что он - ребенок, чистая душа, и сейчас больше нас всех рад, безумно счастлив, что с вашей помощью добыты такие результаты. Настолько счастлив, что считает это непозволительным. Прячет свою радость от себя и других...

Но только после девятого опыта я понял, чего втайне опасался Листовский.

- Нет тошноты, - сказал он.

- Да, нет, - сказал Шрамов. - Но так ли уж это плохо?

- Редкая отчетливость ориентиров, - продолжал Листовский.

- Ага, значит, вы признаете ее!

- Наконец, интенсивность памяти в степени, не виденной нами накануне, голос Листовского был строг, как будто он перечислял список преступлений в обвинительном акте. - Не слишком ли много всего этого?

- Этого не может быть много, - сказал Шрамов, но по лицу его я понял, что он только сейчас догадался о мысли Листовского, и она причинила ему боль.

- Может! - продолжал его подчиненный. - Может и еще как может!

- Извините, - сказал я. - Наверное, мне лучше уйти?

- Я ничего не имею против вас лично! - сказал Листовский подрагивающим голосом. - Никто ведь и не говорит, что перед нами заведомая мистификация. Просто поэтическая натура мечтательного бухгалтера могла выкинуть со всеми нами веселенькую штучку.

- Ага, - сообразил я. - Вот, значит, что вы хотите сказать. Что ничего из рассказанного мною я не испытывал?

- Испытывали! Еще как испытывали! Того, что вы говорили, нарочно не придумаешь. Но только все эти живописные подробности были вызваны к жизни не нашей аппаратурой, а, скажем так, обстановкой опыта, вашим состоянием, близким к трансу, вашими многолетними грезами о житье-бытье простых бабочек и мотыльков...

- Пре-кра-тите! - воскликнул Шрамов. - Есть же предел всему!

Я встал и ушел из лаборатории, думая, что прощаюсь с ней навсегда; но, оказывается, они меня тоже заразили своим энтузиазмом. Вечером следующего дня я уже перестал видеть обиду в том, что кто-то подозревает во мне шамана, самогипнотизера. Поэтому, когда вечером в понедельник Листовский, поникший и очень серьезный, явился к нам в отдел и, вызвав меня в коридор, попросил прощения за резкость, я не стал особенно миндальничать.

- Ладно, бывает, - сказал я. - Кстати, мне пришло в голову кое-что относительно этой самой тошноты. Мы, люди, ощущаем свое тело, верно? Пусть не очень четко, но ощущаем - что-то от тока крови, что-то от пульсации кишок и так далее, верно?

- Почти верно, - сказал он. - Я улавливаю вашу мысль, хотя она выражена с прямотой дикаря. Простите, - тут же добавил он, не скрывая, что отныне будет подчеркнуто расшаркиваться после каждого своего неосторожного слова.

- Но ведь бабочка тоже ощущает свое тело, - продолжал я. - И ничуть не хуже, чем мы. А может быть, и поотчетливее, а?

- Все может быть, - подтвердил он, еще не понимая, куда я гну.

- А какие у нее внутренности - вы видели?

Он замер.

- Так, - сказал он. - Ах мы, идиоты! Ну, конечно же! Фу ты, черт возьми! Да это же явление несовместимости ощущений! Как же мы прошли мимо этого!.. Но вы-то, вы-то, - вспомнил он. - Вы-то, собственно, почему оказались исключением?

- Я слишком давно знаю, что у них внутри, - сказал я - И это нисколько не кажется мне противным. Так, знаете ли, врачи и другие специалисты привыкают к тому, что видят каждый день...

- Может быть, - сказал он, внимательно разглядывая меня. - Очень может быть. - Надо думать, прежние его подозрения вспыхнули с новой силой, но он предпочел держать их при себе.

Десятый и одиннадцатый эксперименты провалились, однако не по моей вине. Зато к двенадцатому установка, кажется, была перемонтирована заново. К тому же, мне готовился какой-то новый сюрприз. Снова мне пришлось ждать в кабинетике Шрамова, наблюдая за осенним бульваром и трамваем, разворачивающимся на углу, только на этот раз профессор не давал мне соскучиться.

- Представьте себе, какие возможности открывают наши опыты! "В чужую шкуру не влезешь"! - говорит народ. Как бы не так. Влезешь! Именно что влезешь! Влюбленный может влезть в шкуру любимой, враг - в шкуру врага, которого надо только - обманом или силой - завлечь на наше кресло. Наконец, и это самое интересное, самое нужное - врач может влезть в шкуру пациента. Представьте себе, что пациент - ребенок или человек, находящийся без сознания. Или даже, допустим, психически неполноценный... А? Поистине широчайшие горизонты диагностики.

Тут что-то кольнуло меня. Я и раньше все время чувствовал, что в деле, которым занимаюсь, есть какие-то не удовлетворяющие меня ноты. Последние слова профессора будто отдернули завесу перед главным.

Двенадцатый эксперимент был самым удачным. Я не знал, что стеклянный прямоугольник оранжереи за это время был перестроен, удлинен в три раза, и что теперь источник света заставит бабочку кинуться не к стеклянной стенке, а вдоль нее, на всю возможную протяженность. Опыт кончился обмороком. Меня привели в себя с помощью нашатыря. Мысли мои немножко смешались, но главное свое ощущение, по неосторожности, я выдал первой же фразой.

- Как это замечательно! - сказал я.

Я видел, как оба мои руководителя переглянулись.

- Я как будто краешком мозга помнил, что мне нужно будет вернуться сюда, в это кресло, и восставал против этого...

Они снова переглянулись.

- Хорошенькая была бы картина! - засмеялся Листовский. - Здесь мы имели бы человеческое тело с интеллектом бабочки, а там, в стеклянном ящике, порхал бы наш мечтательный бухгалтер в облике "глория рексус"...