Лекарство для империи. История Российского государства. Царь-освободитель и царь-миротворец (адаптирована под iPad) - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

В отличие от Николая, всецело погруженного в государственные дела, Александр Николаевич жил прежде всего интересами частными. Надо сказать, что Николай вообще был последним из плеяды российских самодержцев, стремившихся прежде всего к величию. Для трех последних царей корона была бременем, «тяжелой шапкой Мономаха», а по-настоящему любили они покой и домашность.

Мария Александровна. Ф. Винтерхаль

У Александра II, привязчивого и чувствительного, эта сторона жизни складывалась непросто. Он рано охладел к жене, Марии Гессен-Дармштадтской, на которой женился очень молодым. Со своим «нравственным компасом» на интрижки не разменивался. Долгие годы у него была постоянная связь с Екатериной Долгорукой, родившей ему троих детей. Когда императрица умерла, Александр узаконил отношения с любимой женщиной, вступив с ней в морганатический брак. Для русского царя это был акт, потребовавший изрядного мужества. Почти все августейшее семейство, включая цесаревича, восприняло этот поступок как афронт, и последние годы жизни Александра были сильно омрачены враждебностью со стороны родственников. Больше всего их возмутило, что царь даже не выдержал положенный срок траура и вдовел только один месяц. Но в это время (1880 год) на Александра вели охоту террористы, и он хотел обеспечить матери своих детей прочное будущее. Как показали дальнейшие события, царь поступил правильно. Времени у него оставалось немного.

Екатерина Долгорукая. К. Маковский

В книге, посвященной политической истории, нет смысла углубляться в подробности интимно-романтической биографии императора, но этот поступок дает ключ к пониманию характера Александра. Многие современники пишут о его мягкости, нерешительности, подверженности чужим влияниям – и это, кажется, справедливо. Но когда речь шла о делах, для императора по-настоящему важных, он не отступался и шел до конца. Мы увидим, как это его качество проявилось в вопросе неизмеримо более важном, чем устройство личного счастья, – в осуществлении великой реформы 1861 года.

Описывая личность самого выдающегося реформатора российской дореволюционной истории, испытываешь некоторое разочарование. Личности как таковой почти не просматривается. Вернее сказать, она совсем не кажется яркой.

Александр был обаятелен и производил на всех чрезвычайно приятное впечатление. Он понравился даже злоязыкому маркизу де Кюстину, видевшему цесаревича в Эмсе: «Выражение его взгляда – доброта… Вид его скромен без робости. Он прежде всего производит впечатление человека превосходно воспитанного. Все движения его полны грации. Он прекраснейший образец государя из всех, когда-либо мною виденных».

Таким этот человек, по-видимому, и был: превосходно воспитанным, мягким, «полным грации» – и только. Правовед Б. Чичерин, близко знавший государя (был одним из учителей цесаревича), пишет: «Добрый по природе, он был мягок в личных отношениях; он, не доверяя себе, не доверял и другим; он скрытничал, лукавил, старался уравновешивать различные направления, держа между ними весы, но делал это так, что каждое парализовалось в своих действиях и не чувствовало под собой твердой почвы». Другая свидетельница, фрейлина Тютчева, признаёт, что государь (которого она очень любила) «страдал недостатком широты и кругозора» и к тому же был «мало просвещен». Никто не поминает глубокий ум, дальновидность, энергию, какие-либо таланты императора. Историки упрекают Александра – справедливо – в том, что он метался из крайности в крайность, уступая давлению то «прогрессистов», то «регрессистов», причем влияние последних в значительной степени объяснялось страхом царя перед революционерами – тогдашние «силовики» уже очень хорошо умели использовать этот инструмент в борьбе за политическое влияние.

В целом возникает ощущение порядочного, но абсолютно ординарного человека, волей судьбы оказавшегося в абсолютно неординарном положении. Получается, что о личных качествах этого выдающегося исторического деятеля как-то особенно нечего рассказать. У него, кажется, даже не было твердых политических воззрений. Вступив на престол, он не имел никакой программы, не был ни либералом, ни консерватором, а лишь попеременно попадал под влияние то либеральных, то консервативных соратников.

Случай Александра II может служить убедительным аргументом в споре о роли личности в истории. Нередко великие государственные преобразователи становятся таковыми не столько из-за своих субъективных достоинств, сколько из-за величия ситуации, в которую помещает их жизнь.

Александр II – это отнюдь не Петр, который затеял грандиозную перестройку по своей собственной воле. На Александра Николаевича величие обрушилось само, не спрашивая. И заслуга царя в том, что он оказался на высоте «вызовов времени» (как сказали бы сегодня), а это было очень, очень непросто. «Не одаренный от природы ни сильным умом, ни крепкой волей, не получив даже воспитания, способного дать ему руководящие нити среди тех шатких условий, в которые он был поставлен, он призван был исполнить одну из труднейших задач, какие могут представиться самодержавному правителю», – так оценивает деятельность императора Б. Чичерин.

Александр II в зрелые годы. Фотография

Огромная реформаторская работа, проделанная в шестидесятые и семидесятые годы, была бы невозможна без сильной, деятельной команды. Уступая отцу по части энергии и силы характера, Александр обладал одним важным – пожалуй, даже главным для правителя качеством. Николай желал сиять в одиночестве, поэтому в основном окружал себя исполнителями, угодниками и посредственностями; Александр же не боялся выдвигать людей более умных и ярких, чем он сам – и не мешал им делать дело.

Давайте посмотрим, что это были за люди.

…И его команда

Н. Эйдельман, исследователь александровских реформ, очень точно заметил, что, если общественные перемены по-настоящему востребованы, «срабатывает удивительный закон: преобразования, едва начавшись, находят своих исполнителей». Еще вчера казалось, что в закостеневшем николаевском аппарате совершенно не осталось инициативных, современно мыслящих людей, но стоило начаться «оттепели», и они появились в изобилии.

Первый импульс к обновлению возник внутри самой царской семьи. У наследника не было собственных политических убеждений, но они имелись у его брата Константина Николаевича (1827–1892). Второй сын Николая I был убежденным и последовательным либералом. Даже странно, как это родитель его «упустил». Возможно дело в том, что Константина с раннего возраста определили в морскую службу, и, много времени проводя в плаваниях, он оказался меньше подвержен строгому отцовскому контролю. В девятнадцать лет великий князь уже командовал немаленьким кораблем, а капитанская должность учит принимать самостоятельные решения.

Моряк из царского сына получился неплохой. В 26 лет Константин Николаевич возглавил морское министерство и после смерти отца, когда атмосфера разрядилась, превратил свое ведомство – казалось бы, совсем к такой деятельности не пригодное – в генератор вольнолюбивых идей и кузницу новых кадров. Способных офицеров и чиновников Константин отправлял в заграничные стажировки – не только для усовершенствования флотских знаний, но и для изучения государственного опыта. Многие из этих людей потом плодотворно работали в самых разных областях. Их будут называть «константиновцами». Журнал «Морской вестник», пользуясь тем, что освобожден от цензуры, печатал смелые статьи по любым вопросам, подчас весьма далеким от своей профильной тематики. По ведомству Константина Николаевича охотно служили (или сотрудничали с ним) талантливые писатели передовых взглядов: И.А. Гончаров, А.Ф. Писемский, Д.В. Григорович. В общем, свежий ветер задул с моря.