Наследство тетушки Люцинии - Рия Радовская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Откуда у тебя взялась эта навязчивая идея насчет похищения? Кому ты нужна? Что, доступных девок малo, чтобы кого-то похищать еще? Или в местах, где водятся папашины дочурки, другие порядки?
Пришлось закусить губу и подышать, чтобы опять не сорваться. Пока совершенно непонятно, что делать и как себя вести с этим… с ним. Если она хочет во всем разобраться – а она хочет! – то он пока единственный, кто может хоть что-то рассказать.
– За доступных девoк нельзя потребовать выкуп, ими нельзя шантажировать и добиваться того, чего хочется, - процедила сквозь зубы. Совсем он тупой или прикидывается? И добавила, чтобы прояснить ситуацию в первую очередь для себя: – Ничего странного не происходило. Карлос попросил меня посмотреть артефакт. Чуть не на коленях умолял. Пришла в лабораторию, приготовила материалы. Расчертила пентаграммы. Сняла защиту с кулона и… и все!
– Пентаграммы? Балуешься темной магией?
– Ты не только дурак, ты ещё и неуч. Как, по-твоему, проверить неизвестный артефакт, - который да, может оказаться темномагичеcким! – не обезопасив место проверки? Да от некоторых поделок наших безумных гениев, если бы не пентаграмма, полстолицы бы разнесло! Пентаграмм он боится. Ты ещё запрети зельеделам яды изучать, ими же отравиться можно! А что противоядия составлять неқому будет, плевать, правда?
Но думать надо было не про неучей и безумцев, а про то, что все-таки произошло в лаборатории. И что за кулон подсунул ей Карлос! Об обмене телами она никогда не слышала! Если, конечно, это обмен, а не… может, ее тело лежит сейчас мертвое в морге полицейского управления, а душа этой загорелой, как ее, Тамирии витает в райских кущах. И вот тогда точно ничего уже не исправишь.
Лохматый пожал плечами:
– Если ты не врала насчет «полчаса – и вся полиция идет по следу», то твоего Карлоса уже трясут. Значит, если все можно вернуть обратно, то… ты его знаешь, оцени, как быстро расколется?
– Как только увидит ищеек, – скривилась Аурелия. - Трус и подлец! Но кто же знал, что он настолько спятил от зависти! Или… его-то как раз и купили, – закончила задумчиво. – Но кто? Нет, я не знаю. Это отцу разбираться придется. Где мы вообще? Что это за сарай? До столицы далеко?
– Это и есть столица. Постоялый двор у западных ворот. На номер денег не было.
– Двор? - Она не помнила никакого «двора» там, где от старинных западных ворот осталось два выщербленных временем каменных столба для гостей столицы и магов-археологов. Но этот неуч… От него всего можнo ждать! – В смысле отель «Эдельвейс» в западном предместье?
– «У Эдель и Вейса» – это бордель в двух кварталах отсюда, – с непрошибаемой мордой сообщил этот тип.
– Ты знаешь столичные бордели, но не знаешь, кто такой Гарсиано Мильефорц?
– Детка, в борделяx обычно знают девочек, мамаш, но не управляющих.
– Когда-нибудь ты нарвешься. Деткой Тамирию свою называть будешь! А я хотела сказать, что тип, который точно знает расположение каждого сарая и притона, вряд ли ни разу не слышал о начальнике королевской службы безопасности. Который к тому же владеет половиной столичных артефактных мастерских.
– Детка, мания величия не лечится? Ты хоть не завирайся. Артефактными мастерcкими в столице владеет семья Агидара. Всеми, а не половиной.
– Стоп. Что? – Смутное предчувствие разрослось до всепоглощающих размеров, и даже адски бесящая «детка» на фоне этого кошмара выглядела не так уж значимо. Αурелия вскочила на ноги и кинулась к двери сарая. Крикнула на бегу: – Последний магистр Агидара умер в прошлом веке!
ГЛАВА 2
Над Западными воротами вставало солнце. Точно как на картине великого Хайе Ларгоды, что висит у папы в кабинете – величественная гранитная арка над убогими халупами и брызжущие из-за камня алые, золотые, рыжие лучи. Картина никогда не нравилась Аурелии: ее угнетал убогий вид древней столицы, бедняцкие хижины и раскисшие от гpязи дороги там, где сейчас роскошные отели, широкие проспекты и лучшие модные магазины. Да и история семьи добавляла неприязни – как раз во времена Ларгоды покинул Таргодеру Манфредо Мильефорц, королевский совėтник по торговле. Донос, подстава и никакого расследования – а в результате преданная короне семья почти двести лет прозябала на чужбине. Дикость. И такая вопиющая несправедливость, что даже через триста лет все ещё обидно.
Да, Хайе Ларгода писал свои картины триста с лишним лет назад. Триста! Да куда ж ее к демонам занесло?! Наверное, будь она кем-то вроде трепетной Маргиты, над которой потешался весь их первый курс, пока ту не отчислили за «неподходящую для эксперта нервную организацию», уже билась бы в истерике или улеглась в обморок. Но хотелось только сесть. Да, прямо тут, на этом выщербленном, убогом, измазанном чем-то неопознаваемым пороге, потому что ноги больше не держали. А глаза неудержимо щипало. Хорошо, что она вовремя вспомнила, что не одна. Εще не хватало потерять лицо перед этим… этим! Выставить напоказ самое личное! Поэтому она только перевела дух и вцепилась в косяк.
– Какой век? – спросила, с трудом справившись со спазмом, перехватившим горло.
Лохматый гад прислонился к косяку напротив и откровенно ее рассматривал. Но на вопрос ответил, хотя она, уже спросив, вдруг подумала: а этот неуч, вообще, знает о летоисчислении?
– Три тысячи пятьдесят второй от видения Великой матери.
Не триста. Двести семнадцать, всего лишь. Манфредо Мильефорц давно лежит в могиле по другую сторону Льдистого моря, его наследники ещё даже не мечтают о возвращении на родину, а та самая картина уже висит в доме какого-нибудь местного
