Николай II - Анри Труайя

Ну, а над всеми этими иноземными наставниками царствовали престарелый Победоносцев, заклятый враг любых нововведений, и великий историк Ключевский, чьи исторические суждения порою пробуждали Ники от дремотного состояния. По воспоминаниям С.Ю. Витте, Победоносцев поделился с ним, в частности, такой подробностью о прилежании будущего венценосца: когда обер-прокурор читал ему свой курс, то видел только то, как Ники прилежно ковырялся в носу…

Когда великому князю исполнилось шестнадцать, для наставления его в части военных наук были приглашены профессора Академии Генерального штаба – полковник Леер и генерал Пузыревский. Ученик методически записывает в своем дневнике: «11-го января (1890 года). Четверг. Занимался с Леером, чуть-чуть не заснул от усталости». «25-го января. Четверг. Утром имел Леера» (именно так!). Зато в субботу 27 января «встал поздно, чем урезал Лееру его два часа».[4] Но, несмотря на эту не слишком серьезную тягу к серьезным делам, Николая, достигшего совершеннолетия, приглашают 2–3 раза в неделю принимать участие в заседаниях Государственного совета, где убеленные сединою сановники хоть и относились к нему с почтением, однако же никогда не домогались, чтобы он высказывал свое мнение по тем или иным вопросам! В 1887 году, 19-ти лет, его ставят во главе эскадрона гусар Его Императорского Величества и во главе батальона Преображенского полка. Здесь, в этих элитных частях, он приобщается к миру взрослых.

Императорская гвардия, отличавшаяся неколебимым духом и преданностью трону, представляла собою как бы армию в армии. В нее входили три дивизиона пехоты, одна бригада стрелков, три кавалерийских дивизиона и три артиллерийские бригады. Все офицеры были благородных кровей. Служба в элитных частях обходилась очень дорого – нужно было сшить за свой счет пышную униформу (так, офицеру-конногвардейцу полагалось иметь пять-шесть различных комплектов) и самому приобретать породистых коней. Честь полка ставилась выше любых личных интересов. В некоторых гвардейских частях круговая порука, подкрепляемая офицерскими денежными взносами, позволяла рассчитываться по долгам, сделанным сразу несколькими прожигателями жизни. Ибо в правилах, принятых в среде этих блистающих офицеров, значилось: живи на широкую ногу, да храни верность полку! Даже после ночной разгульной пирушки офицер обязан был быть наутро первым на плацу или в манеже – этого требовала честь сословия! Царь, Отечество, вино, женщины и продвижение по службе – таковы были основные жизненные критерии этих верных слуг престола. Понятное дело, в гвардии карьеры делались быстрее и успешнее, чем в остальных частях, и, стремясь продвинуть своих чад как можно выше по служебной лестнице, семейства изощрялись в придворных интригах. Но, как правило, связь с тем или иным полком была наследственной – предпочтение отдавалось тому кандидату, чей отец, дед или близкий родственник служил под тем же знаменем и носил ту же униформу. Критерием отбора служил также регион происхождения – так, кавалергарды были по преимуществу из русских, зато многие офицеры-конногвардейцы и уланы носили балтийские фамилии; тщательному отбору подвергались и солдаты-гвардейцы – белокурые зачислялись в первую очередь в Семеновский полк, рослые и худощавые – в кавалергарды, низкорослые брюнеты – в гусары, ну, а курносым сам Бог велел служить в Павловском полку – ведь таковым был с лица его основатель, Павел I.

Оказавшись в этой среде блистательности и мужества, Николай наконец-то обрел форму существования, отвечавшую его вкусам. Его окружали представители старейшей русской аристократии. Самоотверженная преданность престолу и Отечеству культивировалась в этих семействах из века в век. Он, как наследник трона, мог бы обращаться с ними снисходительно; но благодаря присущей ему естественной простоте между ним и товарищами сложилась веселая армейская дружба. Свободный от условностей этикета, он курит и развлекается с молодыми людьми в военной форме, которые внезапно сделались ему как ровня. И даже в часы, свободные от службы, он ищет их общества, участвует в бесконечных вечеринках, где летят пробки шампанского и звучат народные песни, исполняемые солдатскими хорами. На этих музыкальных ужинах толковали о лошадях, карточных играх, охоте и женщинах. Когда чей-нибудь монолог на тему об этих последних прерывался всеобщим взрывом хохота, Николай, сердечных мук еще не ведавший, только улыбался – еще бы, ведь со стороны смотрится очень даже забавно! Удивительно, но в этом закрытом клубе, своеобразном Олимпе, высящемся над головами простых смертных, он чувствует себя как рыба в воде, что не мешает ему скрупулезно исполнять свой офицерский долг – он присутствует на всех маневрах, совершает обход часовых согласно утвержденному маршруту, по-отечески общается с солдатами много старше себя.

Выполнил эти мелкие обязанности – и на весь день совесть у тебя чиста. Помимо офицеров, есть также родители, друзья детства, с которыми так весело развлекаться. Жизнь наследника – сплошная череда праздников, подобная суета сует увлекает и опьяняет его. В его дневнике, будто четки на веревочке, следуют одна за другой банальные заметки: чаепития с дядьями и тетками, катания на коньках, балы, спектакли, вечеринки, на которых он засиживается подчас далеко за полночь, до головной боли… Вот, к примеру, несколько записей за январь 1890 года:

«12-го января. Пятница. Встал в 10 ½; я уверен, что у меня сделалась своего рода болезнь – спячка, т. к. никакими средствами добудиться меня не могут… Катались на катке без Воронцовых. После закуски поехали в Александрийский театр. Был бенефис Савиной „Бедная невеста“. Отправились на ужин к Пете.[5] Порядочно нализались и изрядно повеселились».

«13-го января. Суббота… Поехали в „La Boule“ (французская пьеса. – Прим. авт.). Очень смеялся и забавлялся».

«18-го января. Четверг. Весь день у меня болела нога благодаря ушибу на вчерашнем вечере. Ходил в туфле. Завтракали: т[етушка] Мари, д[ядюшка] Альфред[6] и Воронцовы. Не мог кататься на коньках, а смотрел и скучал. Пили чай с Воронцовыми. В 7 час. начался обед у Кавалергардов, Венгерцы, песенники и цыгане. Уехал в 11 ½ очень веселый».

«19-го января. Пятница. Встал около 10 час. Сняли перевязку с ноги и наклеили пластырь, чувствовал себя прескверно после ужина и с трудом пошел завтракать. Спал вместо прогулки. Пил чай со всеми у Ксении.[7] Общество было оживленное. В 8 час. поехали к Сандро[8] к обеду. Были одни товарищи. Играл хор гвардейского экипажа. Горбунов[9] рассказывал анекдоты до 12 ¼».