Снежная Королева живёт под Питером - Елена Трещинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Хорошо тебе рассуждать, – проворчал Медведь, – ты вон, принц, свободен дальше некуда.
– А что тебе мешает? Какие цепи? – спросил Гамлет.
Медведь чувством понял, что речь не о дешёвой цепочке на его лапе. Он скосил глаз на Цыгана, на руке которого была та же галантерейная мелочь.
– Не знаю… Что нам мешает свои благородные желания исполнять на всю свободу… Страхи? Грехи, что ли? – Медведь сопел.
– Не выдумывай, какие у тебя грехи? – погладил его Гамлет. – Никаких грехов для Бога не существует, потому что Он и есть РАДОСТЬ. А из чего она состоит? Из радостей других. И не некоторых, а всех. А когда все радуются? Когда исполняются их желания. Вот Господь и занят исполнениями, хочет, чтобы все дети его радовались. И всё!
– Значит, всё, чего я пожелаю, сбудется? – Медведь сглотнул глупый комок в горле и обнял Цыгана и Гамлета.
Снежная Королева живёт под Питером
Если обычную воду из-под крана заморозить как следует, она освобождается от вредных примесей и становится чистой. Вот и вся сказка о Снежной Королеве.
Однажды мастер кукол куда-то поехал. Куда – куклы не знали. Он положил в небольшой кожаный чемодан чистую рубашку, носки, записную книжку и двух кукол: плясунью Сиситу и мага Румбóльто.
В поездке куклы несколько раз представали перед публикой. Сисита плясала, а Румбольто превращал её в разные предметы и обратно.
Внутри чемодана было темно. Куклам-артистам не привыкать к этому. И всё же маленькая дырочка в коже чемодана позволяла пользоваться ею как окошком. То куклы видели, как Мастер пьёт чай в поезде, то перед ними мелькали обсыпанные снегом кусты. Ведь была зима.
Очень обидно, что чаще, чем кукол, Мастер вынимал свою записную книжку и что-то писал в ней. Куклы предположили, что Мастер сочиняет новую сказку и, как только блокнот оказался опять в чемодане, деревянные артисты решили его полистать.
Головы у обоих были деревянными с раскрашенными личиками. Маг Румбольто красовался в тёмно-бордовой мантии с золотыми звёздами, чёрном бархатном колпаке и золотых туфлях. Его кудрявая седая борода свисала поверх пышного воротника из алого газа. Сисита блистала золотым корсетом из парчи с двумя клюквенными бусинами на каждой грудке. В пляске она размахивала красной капроновой юбкой, показывая сиреневые чулки и стуча золотыми туфельками.
Мастер действительно сочинял сказку.
Жили-были мальчик и девочка. Девочка по имени Герда, а мальчик по фамилии Каев. Они с раннего детства жили в одном дворе, закончили одну школу. Потом Каев ушёл в армию, а Герда его ждала, учась на компьютерных курсах и подрабатывая в редакции одного журнала курьером.
Когда Каев вернулся, они поженились, сняли комнату и стали жить вместе.
Как-то Герда принесла в редакцию несколько рисунков Каева. Их напечатали в журнале, разместили в Интернете, затем последовала небольшая выставка его графики, заказ на оформление книги, ещё одна выставка, с которой раскупили почти все его работы. Его приглашали на приёмы и презентации, в модных журналах помещали интервью и статьи о нём. Телевидение, встречи, новоявленные поклонники, заказчики, – словом, в короткий срок богемная жизнь слопала Каева, как жаба комара.
Вскоре по "Европам" он ездил один, а Герда всё работала в редакции, по вечерам пила чай с хозяйкой квартиры, интеллигентной старушкой, разводившей цветы сверх всякой меры.
– Богема его съела, – вздыхала Герда.
– Жизнь, а не богема, – прихлёбывала чай старушка.
– Он всегда знал, что он гений. И я знала, – удерживала слёзы Герда.
– Поставил себя выше жизни – получит от неё по носу, – колола сахарок старушка.
Каев возвращался из "Европ" нехотя, тихо раздражаясь дома всему. Ткнувшись поочередно в четыре угла комнаты, сразу же уезжал в свою мастерскую. Он действительно много работал: надо было выполнять контракты, но Герда чувствовала сердцем, что любовь его к ней – увы – остыла. Они виделись всё реже и короче. Вскоре пришло время, когда можно стало сказать, что их отношения совсем прекратились.
Герда по-прежнему жила у старушки, но из редакции ушла, сначала в цветочный магазин, а потом в Ботанический сад, где под руководством специалистов, целыми днями возилась с растениями, участвуя в каких-то выставках и проектах.
Её любовь затаилась после ожога разлуки, превратившись в тихую ноту боли, которая звучала без пауз, днём и ночью. Иногда в саду она намеренно не надевала перчаток, пересаживая цветы: погружала пальцы в прохладную мокрую землю, и боль утихала.
В выходной день Герда собирала вещи Каева в кучу посреди комнаты и ложилась на них. Это был не сон и не бодрствование, не пляски мыслей, не наждак желаний, не смерть и не жизнь. Это было нигде. После этого можно было пить чай с соседкой, стирать, даже читать.
Но однажды, противная, как температура в сорок градусов, к Герде явилась компания: негодование, отчаяние и жалость к себе. Троица орала свои песни: за что? всегда был рядом, а теперь нет!? И прочее, в том же духе, переворачивающее внутренности. "Дружки" знали, что делали, потому что через несколько дней этого ора в голове, Герда схватила трубку, набрала телефон мастерской и, конечно же, услышала женский голос, который любезно удалился звать Каева. И это не был голос уборщицы.
Благоразумная Герда, очаровательная, спокойная Герда, похожая на ангела Герда никогда и не предполагала, что её может сдавить стокилограммовым осьминогом ревность.
Валил снег, болела голова, пропал аппетит, и Герда опять пробыла нигде целый месяц, только теперь эта боль напоминала зубную. А в новогодний вечер она сказала хозяйке, что приглашена в гости, надела изящные замшевые туфли, пальто, шарф, и вышла на расцвеченную огнем набережную. Она пошла по ней, намереваясь в конце свернуть на центральную площадь к большой ёлке, но по дороге, видимо, замёрзла на ходу. Потеряв сознание, Герда оказалась в реке.
Каев и в самом деле очень много работал и почти забыл о Герде, а когда он познакомился с какой-то женщиной, которая привлекла его, Герда окончательно стала воспоминанием детства. Таких женщин, которых он выбирал, оказалось несколько. С ними всё было одинаково, под копирку. Тех дам, что "охотились" на него, он не воспринимал, даже если они хорошо маскировались: Каев интуитивно их распознавал и не приближал к себе. С теми, что "под копирку", он тоже виделся всё реже. Больше всего ему нравилось ощущение свободы.
Жажда свободы, была, пожалуй, единственной причиной его
