Шерлок Холмс и доктор Джекил - Лорен Эстелман

Совет Холмса обращаться помягче со Стивенсоном был излишен. Хотя и верно, что отчёт Роберта Льюиса Стивенсона об исключительных обстоятельствах, касающихся убийства сэра Дэнверса Кэрью, содержит множество пробелов, так же верно и другое: сокрыть определённые факты и опубликовать «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда» под видом художественного вымысла его вынудила осмотрительность, а отнюдь не небрежность. Викторианское общество просто не приняло бы её в какой-либо иной форме.

Теперь, по прошествии тридцати двух лет, наконец-то можно поведать эту историю во всей её полноте. Страницы, следующие за данным вступлением, представляют собой вариации на тему, затронутую в достаточно точном, но, увы, неполном отчёте Стивенсона. Как это частенько бывает, когда рассматриваешь что-либо с различных точек зрения, некоторые детали, особенно касающиеся времени, разнятся, хотя и незначительно. Подобное разночтение, несомненно, объясняется тем, что мои записи делались по непосредственным наблюдениям, в то же самое время, когда развёртывались события; заметки же Стивенсона основывались в лучшем случае на сведениях из вторых рук и делались месяцы, а в некоторых случаях и годы спустя. Право же судить, чья версия более точна, я предоставляю читателю.

Сейчас, когда я пишу эти строки, мне вдруг пришло на ум, что история, которую я собираюсь изложить, в действительности весьма своевременна, поскольку наглядно демонстрирует, что порождённое наукой зло может обрушиться на ничего не подозревающее человечество. Культура, которая позволяет дирижаблям поливать наши города смертью и разрушением, а тяжёлым орудиям — стирать цивилизацию обратно в пыль, из которой она и возникла, есть культура, которая всё ещё обязана учиться на собственных ошибках. Поэтому я выражаю надежду, что нижеследующая летопись преподаст миру урок: законы природы незыблемы, а наказание за любую попытку обойти их — стремительно и беспощадно. Разумеется, это имеет смысл лишь при условии, что по прекращении нынешнего катаклизма мир всё ещё будет существовать.

Джон Уотсон,

доктор медицины

Лондон, Англия

6 августа 1917 г.

I. Загадочный наследник

— Холмс, — сказал я, — нас ждёт экипаж.

Я стоял на пороге наших меблированных комнат на Бейкер-стрит, 221-b. держа руки в карманах пальто и радуясь его теплу: поскольку огонь в камине не горел, а на дворе был уже конец октября, холод постепенно начинал пронизывать гостиную. Мой сожитель, однако, словно и позабыл о холоде, целиком погрузившись в занятия за испещрённым пятнами кислоты сосновым столом в углу. Из-за его высокой и худой спины мне не было видно, чем именно мой друг занят. Рядом, зачарованно наблюдая за действиями сыщика, стоял широкоплечий посыльный в аккуратной форме, соответствующей его профессии.

— Одну минуту, Уотсон, — отозвался Шерлок Холмс и повернулся на стуле в четверть оборота, так что я смог разглядеть, чем же он занимается. С помощью стеклянной пипетки он вытянул из мензурки, кипящей на пламени бунзеновской горелки, голубоватую жидкость и выдавил её в пробирку, которую держал в левой руке. Потом отложил пипетку и взял полоску бумаги с холмиком белого порошка, частично обернув её вокруг большого пальца, чтобы не просыпать содержимое. Его стального цвета глаза горели предвкушением.

— Пурпур — роковой цвет, доктор, — сообщил он мне. — Если жидкость примет этот цвет, когда я всыплю в неё данное вещество, — а я подозреваю, что так оно и будет, — значит, было совершено убийство, и женщина отправится на виселицу. Итак! — Холмс опрокинул порошок в пробирку.

Мы с посыльным одновременно подались вперёд, вперив взоры в пробирку. Опускаясь в жидкости, порошок выводил витиеватые узоры, однако растворился прежде, чем достиг дна. Вместо него вверх устремился поток переливающихся пузырьков, какое-то время остававшихся на поверхности. В ожидании предсказанного результата Холмс забарабанил пальцами по столу.

Жидкость сохранила голубоватый оттенок.

По характеру я отнюдь не завистник, и всё же, пока текли мгновения и не происходило никаких изменений в цвете смеси в пробирке, признаюсь, был вынужден прилагать значительные усилия, дабы сохранять хладнокровие при виде нескрываемого недоумения Холмса. Он вечно оказывался столь непогрешимым, что я едва ли могу описать собственный восторг, который я, простой смертный, испытывал в редчайшие моменты ошибок с его стороны, доказывавших, что и мой великий друг тоже подвержен человеческой слабости. К счастью для наших отношений, необходимость в моих усилиях сдерживать радость отпала, когда он сам разразился смехом.

— Так-так, — произнёс Холмс, восстановив своё обычное спокойствие, — значит, она всё-таки невиновна и я остался в дураках. Что ж, это издержки профессии: вечная склонность видеть во всём тёмную сторону. По крайней мере, я усвоил важный урок. — Он поставил пробирку в штатив, взял ручку и клочок бумаги, что-то нацарапал на нём и вместе с монетой вручил записку посыльному. — Передай это инспектору Грегсону, любезный, и скажи, что мистер Уингейт Денис действительно умер естественной смертью — как, несомненно, и покажет вскрытие — и что самое ужасное преступление миссис Денис заключается в том, что она, быть может, слишком щедро сыпала сахар в чай мужа.

А теперь, Уотсон, — обратился он ко мне, когда посыльный ушёл, — мы с вами отправляемся на вокзал Кингс-Кросс, а оттуда — на север Англии на заслуженный отдых. — Холмс поднялся со стула и взял шляпу и пальто.

В первые годы нашего знакомства, до моей женитьбы и ещё даже до того, как я начал вести летопись наших совместных приключений, слава Шерлока Холмса как детектива-консультанта передавалась из уст в уста по всему Лондону, и попавшие в беду обращались к нему за помощью столь массово, что к осени 1883 года я всерьёз озаботился состоянием здоровья своего друга и потребовал, чтобы он взял отпуск. На этот раз, к моему удивлению — ибо я предлагал Холмсу это множество раз и неизменно получал отказ, — он охотно согласился. И вот наконец наши чемоданы были упакованы и погружены, и нам оставалось лишь выйти на улицу да сесть в кэб, чтобы отбыть в Ноттингем, где мы собирались провести целый месяц вдали от пороков большого города. Думаю, читатель может понять, какую я испытал досаду, когда в сложившихся обстоятельствах — а мы уже направлялись к дверям — вдруг вошла наша хозяйка с визиткой на подносе и объявила, что к нам посетитель.

— «Дж. Дж. Аттерсон», — прочёл Холмс, изучив визитку. — Вы объяснили мистеру Аттерсону, что мы уезжаем, миссис Хадсон?

— Да, мистер Холмс, но джентльмен сказал, что его дело не терпит отлагательств.

— Очень хорошо, тогда пускай поднимется. И пожалуйста, будьте так добры, попросите кучера подождать ещё немного. — Холмс печально обратился ко мне: — Мне очень жаль, мой дорогой друг, но, как врач, вы ведь согласитесь, что повернуться спиной к собрату в нужде навряд ли будет достойно ответственного практикующего детектива.

— Как врач, — сухо парировал я, — я лишь хочу предостеречь вас, Холмс, вы навлекаете на себя серьёзную опасность, пренебрегая своим здоровьем.

Он снял пальто и шляпу и повесил их на вешалку.

— Такова цена, которую я плачу за то, что являюсь единственным в своём роде. Прошу вас, доктор, снимите же шляпу и пальто и приготовьтесь занять своё любимое место, ибо, насколько мне говорит обеспокоенная походка нашего посетителя, он будет только рад ещё одному дружелюбно настроенному слушателю.

Некоторое время спустя дверь вновь распахнулась, и в нашем жилище появился джентльмен с траурным выражением лица. На вид посетителю было лет пятьдесят; одет он был совершенно безукоризненно: тёмный костюм и пальто в неброскую клетку. Поверх ботинок — аккуратные щегольские гетры. Однако, поскольку они не отвечали трезвости остального облачения нашего гостя, я заключил, что надел он их скорее ради защиты, нежели следуя моде: весь день Лондон заливал дождь, и лужи были весьма многочисленны. Я уже упомянул его траурный лик, но стоило только нашему посетителю оказаться в свете единственной лампы, которую мы оставили гореть, как схожесть между ним и физиономией профессионального плакальщика усилилась. Вытянутое, строгое, с испещрённым складками озабоченности лбом, лицо это могло бы принадлежать пожилому сыщику, если бы не чёрные усики и седеющие волосы, тщательно причёсанные и напомаженные для сокрытия лысины на макушке. Глаза его также были печальны, излучая ту неподдельную скорбь, каковая могла являться отражением лишь глубочайшего отчаяния. Никогда ещё прежде абсолютно незнакомый человек не вызывал у меня расположения столь быстро, как это случилось с мистером Дж. Дж. Аттерсоном — он даже не успел заговорить.