Девчонки, я приехал! - Устинова Татьяна

«Ну что, мать, – сказал отец, не поворачиваясь, – до весны нам не сдюжить, чую».

«Стало быть, помрём, – помолчав, равнодушно ответила мать. – Знать, судьба наша такая. Мож, оно и лучше, чем так мыкаться, мучения принимать».

Братья и сёстры возились, от голодовки спали плохо, тревожно. За печкой шуршали тараканы. Отец с матерью сидели на лавке, глядели прямо перед собой. Метель тёрлась о стены избушки.

Агаша в темноте напряжённо кусала хвостик косы, изо всех сил придумывала, как спасти семью. И надумала!..

Утром, затемно, побежала в МТС. Там ещё не было никого, и она вся иззябла на ледяном ветру, до последней косточки продрогла. А потом подошли директор моторно-тракторной станции и тот инженер московский, что вместе с двумя тракторами приехал. Новые трактора в колхоз прислали, а инженер при них.

Агаша стала кидаться инженеру в ноги, умоляла забрать её в Москву, выла и тыкалась мокрым лицом в его белые богатые чёсанки. Директор насмерть перепугался, ну ещё бы!.. Колхозница, молодая передовая крестьянка белугой воет, просит от голода спасти, пропадаем, кричит!.. Если инженер куда следует сообщит, всем конец, и ему, директору, в первую очередь!..

Инженер стал неловко тянуть Агашу с земляного пола, зачем-то принялся отряхивать юбчонку и материн салопчик, который та утром подхватила. Вид у него был растерянный.

Но пообещал помочь.

Дома отец выпорол.

«Сдурела девка! – кричал он. Братья и сёстры попрятались за печкой и выли оттуда со страху. – Под монастырь нас подведёшь! Вона в теплушки загонят, да и в тайгу за такие твои дела! Мать пожалела бы! Как же, в город тебя заберут! В энкавэдэ заберут тебя, дуру проклятущую!»

Потом все боялись, что придут. А когда устали бояться, это уж недели через три после Нового года, инженер вдруг объявился – собственной персоной на полуторке с шофёром! Привёз какой-то «вызов», и по этому «вызову» председатель колхоза выдал Агаше паспорт.

Мать, бормоча молитвы, собрала ей узелок – ложку, кружку и полгорбушки хлеба. Провожать вышла вся деревня. Молчали, словно на похоронах.

Инженер подсадил Агашу в кабину, следом впрыгнул сам, полуторка зафырчала и тронулась, и Агаша от страха, переживаний и ещё от того, что в кабине было непривычно тепло, заснула и открыла глаза уже в Москве.

Полуторка катила по набережной. Агаше показалось, что вокруг всё сияет и переливается, так много было огней и разных лампочек!

В доме – громадном, как гора, – в квартире на четвёртом этаже их встретила миловидная молодая женщина с девчушкой на руках. У женщины была смешная причёска – косы уложены булочками над ушами.

«Меня зовут Любовь Петровна, – сказала женщина ангельским голосом. – А это наша Надинька. А вы Агаша?»

Так и осталась она в семье инженера Кольцова.

Сам, приезжая по вечерам со службы, отворял дверь, кидал на вешалку шляпу и провозглашал: «Девчонки, я приехал!» Агаша радовалась, что «девчонки» – это и она тоже.

В том самом тридцать седьмом в огромной коммунальной квартире по вечерам было тихо-тихо, словно никто не смел дышать. Все прислушивались, ждали. Вот поедет лифт, загремят замки, затопают ноги – за кем-то пришли, сейчас уведут.

Кольцовы тоже жили тихо-тихо, и Агаша с ними. Павел Егорович весь чёрный ходил, на ворона похожий.

К тридцать девятому немного задышали, а хозяин дачу получил – его директором завода поставили, значит, дача полагается! Агаша очень гордилась. Писала своим в деревню, что «кормилец наш Павел Егорович в добром здравии и при новой должности, это называется «на повышение пошёл», а мы все переезжаем на дачу, тут недалеко, возле реки. Можно поездом, а нас грузовая машина повезёт!». Братья и сёстры, которые никогда не видели поездов и очень редко грузовики, в ответных письмах изумлялись и требовали подробностей.

Так и зажили на даче – горя не знали!..

Любовь Петровна в свою больницу каждый день ездила, она детским доктором служила. Павел Егорович на завод. Шофёр их заберёт, а Надинька с Агашей целый день вдвоём, на воле, и так им хорошо!..

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Читать Надинька быстро выучилась, годика в три, и вот пока Агаша по хозяйству управится, Надинька ей всё читает. Сначала сказки, потом былины, потом Пушкина!.. Агаша Пушкина так полюбила! Так полюбила!.. Потом у Любочки, у Любовь Петровны, спросила, нет ли книг про него самого, и та дала. Агаша прочла – и зашлась вся! Как же можно, чтоб с эдаким человеком, да так обходились скверно! То его царь сошлёт, то денег у него нет, то жена на гулянках да на танцульках с офицерами перемигивается! Вот если б Пушкин на Агаше женился, уж она бы его берегла как зеницу ока, жалела, любила, все желания исполняла!..

Как-то так, в мечтах о том, чтоб на ней женился Пушкин, кончилась её юность, и ей даже в голову не приходило, что можно выйти замуж за кого-то другого, не за Александра Сергеевича!..

Когда Надиньке исполнилось пять, стали учителя приходить – по русскому, по немецкому и по математике.

Агаша этого не одобряла – сломают ребёнку голову, заморочат совсем, она ж крошка ещё, пусть побегает пока!..

«Человек должен быть занят, Агаша, – отмахивалась Любочка, Любовь Петровна. – Иначе вырастет из него не человек, а редька! Это я тебе как детский врач говорю!»

Тот, который по математике, ещё приличный был, тихий такой старичок, ласковый. Когда Надинька правильно пример решит, так он зальётся смехом и по кудрям её погладит, похвалит. По русскому уж больно ледяная, как баба снежная, да и похожа! В пенсне, нос длиннющий, поясом перетянута туго-туго, воротнички и манжеты всегда белоснежные и накрахмалены так, что об стол стучат. А немку Агаша совсем терпеть не могла!.. Маленькая, востренькая, на крысу похожая! Немцы тогда уже к нашим границам подбирались, по радио говорили и в газетах писали.

Все ждали войны.

А началось она, проклятая, всё одно неожиданно.

Все растерялись. Даже Павел Егорович.

Потом получил военную форму – сразу генеральскую, тогда всех директоров оборонных заводов в одночасье генералами сделали – и стал в Казань собираться, в чистом поле новый завод поднимать, это называлось «эвакуация». И все друзья дома на войну поуходили – кто офицерами, кто рядовыми.

Ах, как Агаша помнит эти проводы!.. Накрывали стол, хотя той осенью в Москве уже ничего нельзя было достать. Паника началась, особенно страшно стало, когда Бадаевские склады разграбили и сожгли. Но что-то соображали в складчину. Павел Егорович вина привозил, иногда сала, а один лётчик из Батуми, друг молодости, как-то пакет винограду привёз. Любочка, Любовь Петровна, в тот раз в госпитале бутыль спирта получила. Так и провожали того лётчика – разведённым спиртом и виноградом.

А пели как!.. Любовь Петровна на гитаре хорошо умела, и Павел Егорович ей подтягивал, душевно выходило. Только женщины то и дело на крыльцо выбегали поплакать. Поплачут, поплачут, потом попудрятся и обратно к столу.

Многих так проводили.

А потом Павел Егорович распорядился в эвакуацию ехать. Вести с фронта доходили, что вот-вот сдадут Москву, не удержат. Любочка, Любовь Петровна, уже в армии была, её тоже по осени призвали в санитарный эшелон. Агаше с Надинькой выпало в Мордовию ехать, в Зубову Поляну.

Перед самым отъездом Агаше несказанно повезло – какие-то оголтелые мужики на станции с подводы продавали картошку и сахар. Сахар был в серых, донельзя набитых солдатских наволочках, а картошка в мешках. Агаша пробилась к самой подводе, отталкивая, отпихивая орущих людей, отчаянно продираясь, теряя галоши и пуговицы, работая локтями, – и урвала! Наволочку сахара и мешок картошки. Как она потом их до дома допёрла, сейчас уже не вспомнить, но ведь дотащила, не бросила! Мешки эти в эвакуации их с Надинькой очень выручили!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Павел Егорович тогда выбил место в литерном вагоне. Туда тоже полно народу набилось, но ночью можно было лечь, у Агаши с Надинькой своя полка была, и получилось кое-какие вещи с собой взять. Кто в теплушках ехал, те совсем без вещей оказались, а впереди зима!..