Наследники Мишки Квакина. Том I - Влад Костромин

– Полуоткушенный палец пришить будет экономнее, чем отрезанный. Так ниток меньше надо. Да и держаться будет крепче…

– Буду шить, как есть, – достав из морозильной камеры надкушенную шуйцу и, внимательно осмотрев, заявила дрожащему Пашке. – Сам виноват! А так будет тебе впредь наука.

Принесла набор игл и ниток (кетгута у нас не было).

– Влад, держи его, чтобы не дергался. А то разбрызгает кровь по всей прихожей, а мне потом убирать.

При первом же уколе иглой и до того уже бледный Пашка потерял сознание.

– Э, да тут и вовсе можно без шитья обойтись, – рассудила мать. – Принеси изоленты из своих запасов.

– Каких запасов?

– Из тех, что ты в диване прячешь. Как пальцы брату кусать так первый, а как изоленты так жалко для брата? Ну, ты и тандыка! Вот так и я подыхать буду, а ты и воды не подашь! Или подашь?

– Да!

– Что да? Да подашь или да не подашь? Чего молчишь?

Примотав Пашкин палец синей изолентой, пощечинами привела сына в сознание.

– Будешь писать на палец три раза в день. Понял? – прописав наружную уринотерапию, мать на этом успокоилась и принялась избивать меня, дабы подобного не повторилось впредь. – Это тебе за палец! Это тебе за то, что кружку воды подыхающей матери подать лень! Это тебе за жадность!

– Возьми в мастерской бензин и тряпку, – устав избивать меня, распорядилась она.

– Зачем?

– Ототри все капли братовой крови и тряпку сожги.

– Зачем?

– Что ты заладил как попугай, зачем да зачем? Чтобы порчу по крови не навели!

Палец у Пашки зажил нормально, в чем мать видела несомненную заслугу уринотерапии. В качестве наказания я на полгода был лишен права есть эту злосчастную икру.

– Я бы дал, но мамка меня убьет, – давать мне откусывать от бутербродов Пашка после этого инцидента опасался. – Ты уж не обижайся, Влад, сам понимаешь…

– Понимаю…

Временами я вспоминаю вкус этой икры из детства, но так как рецепта мать не оставила сделать ее не могу. А жаль…

Люблю грозу в начале мая…

Давным-давно, когда мы с младшим братом Пашкой были детьми, то жили в деревне. Деревня из двух частей состояла: «старая деревня» – довоенная еще, уцелевшая при немцах, и «новая деревня» – строилась у нас на глазах. Мать наша была, прямо скажем, слегка странной персоной, мнительной, как тот Сидор в «Неуловимых мстителях». Очень боялась грозы. При этом молниеотвод, который по слабому знанию физики многие привычно называют громоотводом, мать на дом категорически ставить отказывалась, считая, что выступающий над крышей металлический штырь наоборот притянет удар молнии. Зато, подобно Чеховской героине, о которой вряд ли читала, уповала на высочайшую помощь пророка Илии при грозе. Когда еще только где-нибудь громыхнет, то вырывала антенный кабель из телевизора, выкручивала «пробки» в электросчетчике и вынимала вилки телевизора и холодильника из розеток. Гнала из дома всех кошек, услышав где-то, что они притягивают молнию.

– Господи Исусе! Свят, свят, свят, – завешивала окна в спальне одеялами и сидела там, повторяя, пока малейшие отголоски грома тревожили сырой воздух. – Свят, свят, свят…

Особенно забавно со стороны, и вовсе не забавно для нас, детей, находящихся под ее строгим контролем, было когда по деревенской улице громыхая проезжал грузовик, а матери мерещилось, что это в отдалении загремел коварный гром.

– Это гроза!

– Да нет там никакой грозы.

– Не спорь с матерью! Хвати гордыбачить! Марш в спальню!

Из-за какого-то сельского лихача, зачастую полупьяного, потом полдня на улицу не выйдешь. Сидишь и считаешь расстояние до грозы. Точнее Пашка считает вслух, а я перемножаю2. А на улице то весна. Тепло, птички божии и индюки с курами наперебой поют, а ты сиди в спальне как привязанный и смотри на исступленно молящуюся мать.

А я «грозу – королеву» всегда любил. Особенно то состояние природы перед самой грозой, когда все как будто замирает и лишь светло-зеленые листья осин, поля цветущей ржи с вкраплениями васильков да золотая пшеница, ожидающей комбайна, трепещут на фоне фиолетового неба. Или радуга, «положенная Заветом между мной и моим народом», возникающая после грозы. Красота неописуемая! В такие моменты остро жалел, что гены не одарили меня талантом художника – так и просилось эта игра красок быть запечатленной на холсте. Ну, или на чем там художники запечатлевают красоту.

Матери же было не до красот природы. Когда гроза заставала ее на работе, в мультифункциональном здании, совмещавшем в себе детский сад, начальную школу, совхозное правление, кабинет директора и бухгалтерию, оснащенном молниеотводом, то мать в спешке покидала комнату бухгалтеров и, пригнувшись, бежала в расположенную через дорогу столовую, никакими средствами грозозащиты не оборудованную. Пару раз она пыталась затеять феминистскую кампанию по снятию со здания молниеотвода, но отец наш, будучи директором совхоза, на такое нарушение техники безопасности не пошел. Зато как гроза начиналась так мать в столовую бегом, а в кабинет директора из столовой повариха Валька – жена Сереги «Корявого» сразу же по какому-нибудь поводу приходила.

Однажды в обеденный перерыв мать пришла домой, чтобы накрыть нам с Пашкой обед. Я как раз был на каникулах, а насчет Пашки точно не помню, учился он уже в школе или нет. Скорее всего, учился иначе, чтобы он делал дома в это время?

– Жрите и побыстрее, а то на работу из-за вас, оглоедов, опоздаю!

Тут, как гром среди ясного неба, началась гроза, сопровождающаяся сильным ливнем.

– Немедленно в спальню! – мать кинулась по обычной схеме: выключать «пробки», телевизионную антенну, вилки из розеток. – Потом доедите.

И пока она так металась по дому, спеша принять все меры предосторожности, в открытую форточку в моей комнате, про которую мать в суматохе совершенно забыла, залетел небольшой светящийся шар и поплыл по комнате, выплыв через дверной проем в прихожую. Мы с братом, сидя за столом в прихожей и застывшая, подобно жене Лота, на пороге спальни мать, мимо чьего бледного лица прошмыгнул шар, как завороженные наблюдали за ним.

Это сейчас я знаю, что то была шаровая молния, а тогда мне шар казался самым настоящим чудом, посетившим нашу семью. Про что в тот момент думали мать и брат не знаю. Шар как игривый котенок покружился по комнате и выскользнул через форточку назад на улицу, где как по волшебству за мгновение до этого внезапно прекратился дождь. Через несколько минут на огороде раздался сильный взрыв, заставивший задрожать хрусталь в стенке-горке и оконные стекла во всем доме. Как позже выяснилось путем визуального осмотра, шаровая молния угодила в одну из наполненных водой старых бочек, стоявших под водостоком. Вода, бывшая в бочке, испарилась, а от самой бочки остались лишь дымящиеся обугленные дубовые клепки. Металл обручей тоже испарился совершенно бесследно.

– Святы́й Бо́же, Святы́й Крепкий, Святы́й Безсмертный, помилуй нас, – мать бухнулась на колени и громко вознесла хвалу Господу. – Святы́й Бо́же, Святы́й Крепкий, Святы́й Безсмертный, помилуй нас. Святы́й Бо́же, Святы́й Крепкий, Святы́й Безсмертный, помилуй нас.

Затем стремительно вскочила, закрыла форточку и, надев дежурные сапоги, кинулась назад в контору, дабы поведать всем и в первую очередь мужу о нашем чудесном спасении от смертельной опасности. Так как бежала она подобно обезумевшей, то запертая изнутри дверь кабинета директора ее задержала ненадолго. Дверь была советской, рассчитанной на честных людей, поэтому удара плеча матери, находящейся в состоянии аффекта, не вынесла.

– Витя??? Витя, что это???

– Валь, я все объясню…

– Что ты объяснишь, козел похотливый???

Так и вскрылось, что Валька-повариха и наш любострастный отец, лысеющий сатир Витя, состояли в греховной любовной связи, и, одурев от вожделения, проводили грязную случку прямо в кабинете. Но гроза тут была уже как-бы совершенно не при чем.

На крик матери из бухгалтерии выскочили люди и застали картину супружеской измены во всей ее неприглядности.

– Убью, шалава! – мать кинулась на соперницу и вцепилась ей в кудрявые рыжие волосы.

– Валя, Валя, оставь ее, – скакал вокруг отец. – Валя, люди смотрят!

– А-а-а-а, спасите! – вопила столовская дива.

Насилу тогда мать оторвали от полюбовницы неверного мужа. Но волосы она крепко ей попортить успела.

– Все висья выдеру! – грозилась мать, удерживаемая невольными свидетелями этой безнравственной сцены, пока повариха, в спешке похватав детали своего туалета, протискивалась мимо нее из кабинета. – Я еще до тебя доберусь, шалава!

– Валя, успокойся! Тебе нельзя волноваться! – лебезил отец.

– И до тебя тоже! – гневный перст матери остановился на сморщенном лице отца, и она с достоинством покинула кабинет. – Попомнишь меня блудодей лысый! Отольются еще кошке мышкины слезки!