Дикари - Роже Мож

— Да! Да! — вскричала Манчиния, усаживаясь на скамейку рядом с Суллой и обнимая его за плечи. — Соглашайся! Соглашайся, Сулла! Мы поедем самой длинной дорогой... А за это время драгоценный супруг успеет развратить малыша Ксантия, этого маленького танцовщика, которого он подобрал на прошлой неделе в одном из театров Вьенны! Это он называет улаживать дела...

— Не слушай ее, Сулла, я тебя прошу... Она все по себе меряет! — прервал ее Патрокл. — Хочет, чтобы я забыл, как застал ее вчера во время сиесты в постели с Клемнией. Они разбудили меня своими криками, похожими на мычание телок во время спаривания!

Но Сулла больше не слушал. Всякий раз, когда он приезжал к ним в гости, Патрокл и Манчиния обменивались подобными репликами. Галл смотрел, как повозка с кожаными занавесками греческого торговца, в которую была впряжена четверка лошадей, проехала портал усадьбы и выехала на дорогу.

Толпа мужчин, женщин и детей двинулась за тяжелой повозкой, вслед за торговцем рабочим скотом с его походной мебелью, восковыми дощечками и ящиками, полными мешочков с монетами. Эти мужчины и женщины, которые проработали в имении столько лет, и малыши, которые здесь родились, теперь уходили по дороге, навстречу неведомой судьбе...

У входа в атрий стояли в молчании служанки Манчинии и слуги Патрокла и наблюдали за этим исходом, в котором могли бы принять участие, если бы хозяин и хозяйка не решили увезти их с собой в Рим. Таков удел рабов — безропотное подчинение превратностям судьбы.

Но по-иному вела себя девочка лет четырнадцати. Она горько плакала. Сулла заприметил ее, когда она очутилась позади рабов, последовавших за повозкой и уже пересекших ворота усадьбы. Девочка обнимала очень старую женщину, сидевшую на низком трехногом табурете, какие обычно используют при дойке коров. Вначале никто не видел старуху в толпе, которая ждала сигнала к отправлению, а теперь она сидела посреди двора одна, с плачущей молоденькой девушкой, которая стояла перед ней на коленях.

— Что это за старуха? — спросил Сулла у Манчинии.

— Ходячий монумент! — отшутилась владелица виллы. — Ей, должно быть, лет сто. Она уже жила здесь, когда мы купили имение. И еще жива и доит коров.

— Грек не захотел ее покупать, — добавил Патрокл. — Он сказал, что она будет всех задерживать, да и наверняка помрет во время дороги. А знаешь, что она ему ответила? «Увидим, доживешь ли ты до такой старости, как я! И потом, это ты будешь всех задерживать из-за своего веса, когда войдешь в лодку Харона»[6]. Все засмеялись, а грек пришел в ярость. «Если бы ты не была такой старой, я бы приказал тебя отстегать», — сказал он ей. "Ты ведь не захотел купить меня! — возразила она. — Так по какому праву ты хочешь отстегать меня? Ты слишком скуп, грек из греков, чтобы заплатить хотя бы асс[7] за дубление кожи с моей старой задницы!"

Патрокл засмеялся, вспомнив об этой перепалке, имевшей место во время послеполуденных торгов с Мемноном.

— А кто эта малышка, которая не хочет уходить? — продолжал расспрашивать Сулла, видя, как один из слуг Мемнона вернулся к порталу, чтобы позвать отставшую девочку. — Кто она?

— Ее отец и мать умерли в тот год, когда свирепствовала эпидемия оспы. Она не хочет покидать место, где похоронены ее родители.

У девочки, лицо которой сейчас было искажено отчаянием, были большие черные глаза и длинные волосы, собранные в узел.

Сулла вытащил изо рта палочку от калины и незаметно нахмурил брови. Слуга грека тянул за собой девочку, которая больше не плакала, боясь кнута, который мужчина держал в руке. Старуха же продолжала сидеть на своем табурете, и на ее морщинистом лице ничего нельзя было прочесть.

Сулла поднялся с деревянной скамейки.

— За сколько ты продал ее греку? — спросил он у Патрокла.

Римлянин сделал неопределенный жест:

— Я как следует не помню. Может быть, за триста сестерциев... Да, точно, за триста сестерциев! Эта девочка умеет только ухаживать за овцами. Она даже не научилась готовить. Да что это с тобой? — удивился Патрокл, увидев, что Сулла уже спускается по ступенькам крыльца. — Эй! Ты ею интересуешься? Почему тогда ты не приехал сегодня утром? Я бы преподнес ее тебе в подарок! А теперь она принадлежит греку и записана в акте о продаже...

Манчиния уже вцепилась в руку галла и умоляла:

— Сулла! Не уезжай! Останься обедать с нами! Любая из моих девушек проведет с тобой ночь, тебе не нужна эта маленькая худышка, у которой даже нет груди! Ты действительно невыносим!

Сулла обернулся и улыбнулся ей:

— Не беспокойся обо мне. Я приеду к обеду завтра. Вот закончу жатву, и тогда я смогу выпить столько же вина, сколько твой муж и ты. Привет тебе, Патрокл! Я привезу тебе деньги за повозки.

— Галльский дикарь! — прокричала Манчиния. — Он даже не обнял меня на прощанье.

Повозка Мемнона ехала вдоль высокой каменной стены, за которой раскинулись сады Патрокла, за ней в полном молчании следовали пешие рабы. Солнце уже было у самого горизонта, отбрасывая последние лучи не сиреневом небе. Сулла догнал повозку на лошади, на которой он ездил без седла, в одной галльской браке[8], вытертой от полевых работ. Торговец полулежал на кожаных подушках, выставив вперед огромный живот и раздвинув ноги, и ел кисло-сладкие корнишоны из алебастровой чаши, которую держал его раб-секретарь.

— Привет, грек! — сказал Сулла.

— Привет, крестьянин!

Именно так и выглядел бывший офицер-легионер после тяжелого рабочего дня, в своей домотканой одежде, напоминавшей одежду его рабов.

— Ты тоже едешь во Вьенну? — продолжал грек. — Отдай свою лошадь моим людям и садись ко мне: сыграем с тобой партию в кости.

Сулла выдавил из себя подобие улыбки и еле заметно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Мне недалеко ехать, и боюсь проиграть тебе. Да и надо мне закончить жатву.

У торговца живот затрясся от смеха.

— Случается, что и я проигрываю, а ты что думал, крестьянин!

— Ты можешь заработать деньги другим способом, — продолжил галл. — Я перекуплю у тебя одну из девушек, которых тебе только что продал Патрокл.

— Смотри-ка! — бросил осторожный грек. — Почему же ты не приехал купить ее раньше меня — ты же местный?

— Я был занят в поле. Ведь мы работаем целый день. А не время от времени, как торговцы скотом или рабами...

— Ого! — изумился грек. — Вот как! Вы, мужики, все одинаковы! Вы считаете, что только вам одним тяжело зарабатывать на жизнь... Посмотри! Солнце садится, все крестьяне вернулись к себе домой и собираются ложиться спать со своими женами или женами своих рабов. А я? Я работаю, и мой секретарь готов в любую минуту взять стиль[9], чтобы составить акт о продаже. Прежде всего скажи, о какой девушке идет речь? О крупной блондинке? Эта бретонка знает, как принять роды у коровы и как ухаживать за больными кобылами. Я тебя предупреждаю, что она дорого стоит. У меня есть на нее покупатель за Лугдунумом. Там в имении одних коров только две тысячи и выращивают самых красивых лошадей этой области Галлии. У Сервия Акризия, знаешь его?